ПАЛАЧИ
«Наша семья одной из первых на Сахалине пострадала от репрессий. Отца моего Степана Ерофеевича Макарьева, управляющего госрыбтрестом в г. Александровске-на-Сахалине, арестовали 18 июля 1937 года. Накануне он участвовал в работе XII Дальневосточной краевой партийной конференции, затем был на приеме у наркома пищевой промышленности СССР А. И. Микояна. Тот его лично поблагодарил за ударную работу отрасли и наградил легковой автомашиной. Настроение у отца, чувствовалось, было отличное. Он делился с друзьями планами технического переоснащения рыбозаводов и укрепления флота. Но осуществить ему это не дали. Подручные сахалинского Ежова — начальника областного управления НКВД Дрекова — объявили его врагом народа и упрятали в тюрьму. Следом за отцом забрали и мать как жену изменника и врага народа. И остались мы, три несовершеннолетних сына, одни. Младший учился в третьем классе, средний —- в шестом, я ходил в девятый класс. Как детей опаснейшего государственного преступника, представлявшего угрозу Советской власти и Коммунистической партии во главе с любимым рождем всех времен и народов Сталиным, нас вышвырнули из квартиры и бросили в старенький сарай на заброшенной баночной фабрике. Стены древнего строения были засыпные, опилки наполовину осели, и зимой стены продувались насквозь. А ведь жили мы, горемычные, не в Крыму, а на Северном Сахалине, без угля и дров.
Денег у нас с братьями не было, не считая месячной зарплаты, которую удалось маме передать мне при аресте. Долгую зиму мы жили, экономя каждую копейку, чтобы не умереть с голоду. По ночам бегали воровать уголь и дрова. Вещи все описали и изъяли, осталось только то, что было на нас. Как детей врага народа нас не поместили в школу-интернат, хотя такая существовала в Александровске.
Как мы были ни малы, мы понимали, что надо срочно выез
240
жать на Большую землю. Зимой сделать это не представлялось возможным. Да и денег у нас не было. И все же весной нашлись добрые люди, мне кажется, по инициативе главного бухгалтера треста т. Урюпина, собрали небольшую сумму, и мы выехали на материк.
Мыкаясь по стране, находя приют у отзывчивых на чужую беду людей, учась и одновременно работая, мы дожили до Великой Отечественной войны. Я пошел в армию 23 июня 1941 года, а через год на фронте оказался средний брат Павел. Чуть позже в медицинское училище поступил и Гена, младший брат.
Павел сразу же угодил под Сталинград, воевал храбро и не щадил себя. Его наградили двумя орденами, и умер он от ран. Я с боями прошел от Москвы до Берлина, был дважды ранен и награжден пятью боевыми орденами и многими медалями.
Все время от первого дня ареста отца и до его реабилитации Военной коллегией Верховного суда СССР 7 мая 1957 года мы верили в честность отца и надеялись, что правда восторжествует. Мать освободили лишь после смерти «вождя народов» и ареста многолетнего подручного Сталина Маршала Советского Союза Берии, и она вскоре умерла.
Конечно, после реабилитации какое-то чувство удовлетворения мы, оставшиеся в живых, испытали. Но все это было сделано крайне скупо и казенно, без сообщения, за что погиб отец, кто доносил, усердно допрашивал и пытал, кто судил и расстреливал, где и когда окончилась жизнь отца, где похоронен. Всего этого мы до сих пор не знаем.
Вызывает удивление, что «люди», творившие беззаконие, пытавшие, истязавшие и уничтожавшие наших отцов и дедов, сейчас находятся на «заслуженном» отдыхе, живут лучше других и чего-то выжидают.
Речь идет не о наказании ретивых исполнителей преступных указаний, хотя многие из них этого и заслуживают. Но мы должны знать палачей и доносчиков по фамилиям и в лицо, независимо от того, живы они или мертвы. Почему мы знаем, кто такие Сталин, Ворошилов, Жданов, Молотов, Каганович, Калинин, Берия, Абакумов, Ежов, Гоглидзе и другие высокопоставленные лица, и ничего не знаем о тех, грязными и недобрыми руками которых эти высокопоставленные «деятели», отмеченные самыми высокими в стране званиями, творили свои чудовищные преступления против собственного народа.
...Правда и гласность должны одолеть все.
С уважением Дмитрий Степанович Макарьев, ветеран завода «Дальдизель». Хабаровск, ул. Бойко-Павлова, д. 1, кв. 31». Это только одно из многочисленных писем автору, требующее
16 Дело краевого масштаба 241
назвать поименно палачей и доносчиков. Есть и такие, в которых содержатся призывы не только рассказать о тех, кто на территории Дальнего Востока творил беззаконие, но и судить их за совершенные злодеяния. Правда, среди корреспондентов находятся и другие, их совсем немного, которые твердят: зачем ворошить прошлое, искать правых и виноватых.
Я не сторонник крайних мер к творившим произвол, но не ратую и за всепрощение. Солидарен с мнением Д. Макарьева и его сторонников, желающих общественного суда над конкретными исполнителями преступных указаний. Что же касается писем тех читателей, которые предполагают гражданскую войну после опубликования списков жертв и их палачей, то нам это, я глубоко убежден, ни в коей мере не грозит. Честные и порядочные люди, а безвинно страдали большей частью именно они, по натуре своей добры, отходчивы и долго зла не таят даже на заклятых своих врагов.
Мне известен лишь единственный случай, когда хабаровчанину, ставшему жертвой произвола, удалось найти своего непосредственного истязателя после возвращения почти с того света. Об этом поведал преподаватель мединститута Геннадий Александрович Антонов. В студенческие годы однокурсница рассказала ему о своем горе. Ее муж, в прошлом работник карательных органов, жестокими побоями выбивал «признательные» показания из подследственных. Один из наших земляков, по его воле безвинно попавший в сталинские лагеря, пообещал вернуться, найти хоть под землей и отомстить. Через много лет, пройдя тюрьмы и лагеря, он вернулся в родной город, разыскал своего тирана и отомстил за погубленную жизнь. Затем с повинной пришел в милицию.
Но это редчайший, пожалуй, единственный в своем роде случай.
Слушать и читать исповеди о зверствах и пытках, процветавших в ежово-сталинско-бериевских тюрьмах и лагерях, нелегко. Но если о жертвах в настоящее время я располагаю некоторыми документами, то правда о палачах и доносчиках по-прежнему за семью печатями. И все же я буду пытаться узнать ее.
Степан Ерофеевич Макарьев, отец Д. Макарьева, чьим письмом я начал этот материал, несколько лет проработал заведующим отделом по работе в деревне Далькрайисполкома. 10 июня 1931 года его утвердили заместителем управляющего «Амургос-рыбтрестом». В рыбной промышленности Дальнего Востока Макарьев проработал до дня ареста — 22 июля 1937 года. 19 марта по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР был расстрелян во Владивостоке. Обвинение: состоял участником контрреволюционно-вредительской диверсионной организации в системе рыбной промышленности, занимался непосредственно вредительством.
С. Е. Макарьев руководил крупнейшей и поныне ведущей
242
отраслью экономики островной области — рыбной и был вторым человеком на Сахалине после первого секретаря обкома партии. Предполагаю, что его арестом и допросом руководил сам Дреков. Инженер Ян Чехович, живущий ныне на Украине, считался не такой крупной фигурой, как Макарьев, но в его допросах участвовал и Дреков.
Просьбу сына Макарьева — назвать следователей отца — выполнить пока невозможно. Вероятно, среди них были и те, кто выбивал признания из Яна Чеховича, тогда еще довольно молодого человека. Сам он о себе сообщил: арестовали его 1 апреля 1938 года, 13 апреля он «признался» в несовершенных преступлениях, 14 апреля его осудили по первой группе и приговорили к высшей мере уголовного наказания. В мае вывезли в печально известный Армудан на расстрел. Что-то помешало привести приговор в исполнение. В июне—июле Яна привезли в Хабаровскую тюрьму НКВД. В ноябре—декабре 1938 года суд Военной коллегии Верховного суда СССР осудил по первой группе, и снова к расстрелу. В апреле 1939 года решением правительственной комиссии освободили из-за недоказанности совершенного преступления и в мае привезли на Сахалин. Далее привожу рассказ приговоренного дважды к смерти, но не расстрелянного Яна Чеховича, без сокращения.
«Следствием,— пишет Чехович,— руководил Кучинский. Когда он отдыхал, его заменяли матрос погранвойск Валентин Макинь-ков и солдат погранвойск. На следствии третьего или четвертого апреля присутствовал сам Дреков, а 10 апреля — начальник следственной части Шведов. После 13 дней следствия я 13 месяцев не мог ходить вообще... На следствии (по заданию Дрекова) Кучинский требовал рассказать, что Медведев говорил об убийстве Кирова и когда встречались Медведев и Медведь, о чем говорили.
Со слов начальника шахты Скворцова, Медведев вел дело об убийстве Кирова, а Медведь был начальником Ленинградского НКВД. Оба с работы были сняты и направлены: Медведев в «Са-халинуголь», управляющим, Медведь — начальником «Дальстроя».
Одиночные расстрелы на Сахагдине вели: Майский, Кучинский, Брук во дворе НКВД и в самой тюрьме под шум заведенного мотора трактора. Трупы вывозили в Половинковский яр. Хоронили уголовники.
Массовые расстрелы приговоренных к высшей мере наказания производились в тайне. Трупы сжигались, а золото из них вынимали «поджигатели». Массовыми расстрелами руководил Шведов в присутствии Майского и Брука.
Среди работников Сахалинского управления НКВД было немало таких, которые отказывались применять пытки к побывав-16* 243
шим в Хабаровске и Армудане арестованным: Каверзин, Харитнов, Исаак Моисеевич Шмурак (он имел какое-то отношение к следствию по делу об убийстве С. М. Кирова). И. М. Шмурака пытали изуверски.
Из угольщиков не были расстреляны Ян Медведев, В. М. Гуськов, Лаврентьева. Гуськов В. М. умер в декабре 1973 г. 3.IV89 г. Пишу, волнуюсь. Руки дрожат. Ян Чехович».
Письма от детей и внуков безвинно пострадавших и самих пострадавших автору идут со всей страны. Но пока не поступило ни одной покаянной вести от бывшего палача или доносчика. Еще никто не обратился и не сказал: «Я грешен, истязал, строчил кляузы». Правда, однажды напросился на встречу сын бывшего работника хабаровской тюрьмы Виктор Н. Разговор с ним был нелегким. Мой собеседник попытался передать состояние отца в последние годы жизни.
«Помнится,— говорил Виктор Н.,— как только по радио или по телевидению начинали передавать сообщения о разоблаченных фашистских преступниках и их приспешниках, злодеяниях, которые творили они во время войны, отец уходил в другую комнату и надолго замыкался в себе. Как-то позвал меня и сказал: «Не могу спокойно умереть, сынок, пока не открою тебе страшной тайны. Почему я не могу слушать о зверствах фашистов? Я этих зверских издевательств вдоволь насмотрелся над своими людьми еще до войны здесь, в Хабаровске, во внутренней тюрьме НКВД на улице Волочаевской. Как ты знаешь, я много лет работал в тюрьмах и лагерях. Когда начались массовые аресты, потребовались многочисленные следователи и их помощники. Привлекли к этой малопочетной работе и меня. В общем, занимались сплошным мордобоем и выкручиванием конечностей. Были случаи, когда подследственных забивали до смерти. Часто избивали, добывая показания, и недавних следователей».
«И ты тоже бил?» — интересовался у отца. «А куда было деться? Кто отказывался, того немедленно пускали в расход. Но в расстрелах не участвовал, бог миловал. Но знал, кто этим делом занимался. Поили водкой, до начала казни наливали по стакану, а после — поили вдоволь. С прицелом: вдруг у кого-нибудь не выдержат нервы или язык развяжется, того свои же прихлопывали — подушку на голову — и конец...»
Потом отошел от страшной работы — трудился с военнопленными японцами. После 1953 года, когда из лагерей стали возвращаться невинно осужденные по политическим статьям люди, многие следователи и их начальники покинули органы НКВД—МГБ: одни ушли на заводы, другие — в милицию и прокуратуру. Отец до последнего дня жил в страхе: вдруг кто-нибудь из бывших его
244
«друзей» узнает и постарается избавиться от нежелательного свидетеля...»
Я, по понятным причинам, не называю фамилии человека, который поведал о моральных мучениях отца. И еще об одном признании бывшего палача рассказал мне старожил Хабаровска Иван Петрович Снегирев, проживающий в Индустриальном районе. Лет тридцать назад судьба свела его на охоте с человеком, который страдал бессонницей и ночь напролет шуровал костер. Иван Петрович полюбопытствовал: «Чего не спите?» «Вы знаете,—ответил тот,—я ведь из тех, кто приводил приговоры в исполнение... Одного приговоренного к высшей мере наказания застрелить просто. А другой в последний миг жизни на тебя так посмотрит, что душу вывернет. Вот те, другие, перед моими глазами появляются каждую ночь...»
Может быть, это и есть самое страшное наказание для оставшихся в живых палачей? Пусть будет так. Меня тревожит другое: сегодня порой имена кровавых приспешников Сталина обрастают легендами, возводящими их в ранг жертв и едва ли не борцов. Это происходит и вокруг имен дальневосточных чекистов Т. Дерибаса, С. Западного и других. Постараюсь дать читателям информацию для собственных выводов.
23 ноября 1937 года «Камчатская правда» напечатала стихотворение. В нем, в частности, есть такие строки:
От нашего округа есть кандидаты,
Товарищ Черпак и товарищ Люшков,
Достойные будут они депутаты
От всех, кто бороться за счастье готов.
Генрих Самойлович — старый чекист
И честный защитник свободы.
А Павел Черпак — молодой активист,
Он вырос в советские годы.
В день выборов та же газета пишет: «Генрих Самойлович Люшков всегда отправлялся на боевые участки работы. Везде и всегда он ведет беспощадную борьбу с врагами народа, вредителями, шпионами и диверсантами из троцкистско-бухаринских фашистских банд.
Под руководством товарища Люшкова были разгромлены троц-кистско-шпионские банды в Азово-Черноморском крае, пробравшиеся в краевые партийные и советские органы. Награжден орденом Ленина, боевым оружием и двумя значками «Почетный чекист».
Честный и преданный большевик, верный сын партии, тов. Люшков всю свою героическую жизнь посвятил борьбе за дело партии Ленина—Сталина. За свое двадцатилетие пребывания в партии Г. С. Люшков никогда никаких отклонений от генеральной линии партии не имел. Он вел борьбу с врагами партии и народа».
245
А чуть раньше, 7 декабря 1937 года, «Камчатская правда» напечатала письмо Г. С. Люшкова к избирателям, в котором он клялся и впредь «непоколебимо проводить сталинские идеи по борьбе с врагами народа», то есть нашими с вами земляками. Вот она, исповедь палача: «Вам известно, что я 20 лет являюсь членом нашей славной Коммунистической партии... Наша партия говорит, что охрана свободы и независимости нашей родины зиждется на проверенных партийных органах... Я счастлив, что принадлежу к числу работников карательных органов нашей страны, которые под руководством сталинского наркома государственной безопасности ведут борьбу со всеми врагами родины. Я заверяю своих избирателей, что буду в дальнейшем, как и до сих пор, очищать нашу советскую землю от всякой мрази и нечисти, что буду выкорчевывать до конца и без остатка всех и всяких шпионов, диверсантов, вредителей, троцкистско-бухаринских иродов и их фашистских хозяев. Я заверяю своих избирателей, что буду, как и до сих пор, верно и преданно служить своему народу и вождю народов великому Сталину.
9 декабря 1937 г. Г. С. Люшков».
Что касается верности Сталину, то Г. С. Люшков ее сдержал, зверски уничтожив цвет и гордость народа Дальнего Востока, а верность народу заменил массовыми расправами над ни в чем не повинными рабочими, крестьянами, интеллигенцией, воинами, коммунистами, комсомольцами и беспартийными, представителями больших и малых народов. Опасаясь за свои злодеяния, Г. С. Люшков трусливо бежал за границу, продав за тридцать сребреников многие секретные данные, которыми обладал как начальник Управления государственной безопасности крупнейшего пограничного района страны.
Вполне естественно, что бегству Г. С. Люшкова чрезмерно обрадовались милитаристски настроенные руководители Японии. Ведущие столичные газеты «Асахи», «Токио Ничи-Ничи» напечатали интервью с ним. Журналистам он представлялся как участник антисталинской организации в СССР, который вроде бы почувствовал реальную опасность быть арестованным за свою деятельность и бежал.
Версию о Люшкове-антисталинисте вытащил на свет божий японский исследователь Хияма Бсиаки. По его данным, Г. Люшков вроде бы даже готовил покушение... на И. Сталина, которое предполагалось осуществить 1 мая 1939 года. О версии X. Бсиаки поведали «Аргументы и факты» в начале... 1990 года.
Полноте! Г. Люшков — антисталинист?! Кому-то, видимо, очень выгодно представить Г. Люшкова борцом против И. Сталина. На самом деле Генрих Самойлович — вернейший подручный И. Сталина
246
и его окружения. Я видел десятки обвинительных заключений и ордеров на арест, подписанных Г. С. Люшковым синим карандашом. (И. Сталин тоже очень любил этот цвет. По словам Д. А. Вол-когонова, 80 процентов смертных приговоров тот подписал синим карандашом.)
Весной 1938 года была составлена 171 так называемая «альбомная справка», на 170 из них стояли отметки «Р»—расстрелять. И подписи: Люшков, Никитченко, Калугин. По «альбомным справкам» были казнены управляющий «Сахалинрыбтрестом» Е. Мака рьев, директор «Сахалиннефти» Л. Вольф, агент Наркоминдела на Сахалине П. Каширин, заведующий Александровским гороно С. Красовицкий, секретарь Охинского горкома ВКП (б) И. Кудинов.
Только на двух заседаниях зловещих «троек», состоявшихся в конце марта 1938 года, на которых председательствовал Люшков, он вместе с прокурором Хитрово и секретарем крайкома партии Анисимовым вынес смертный приговор нескольким сотням человек, мнимым противникам сталинизма.
Нет, не был Генрих Самойлович борцом против И. Сталина! По всей вероятности, причина бегства за границу у него была совершенно иная.
Г. С. Люшков прибыл в Хабаровск в конце июля 1937 года на должность начальника УНКВД по Дальневосточному краю. А этот пост в то время занимал Т. Д. Дерибас. Г. С. Люшков приехал на должность еще при живом ее прежнем хозяине. Но развязка наступила быстро. Наделенный неограниченными полномочиями Москвы и лично Н. Ежова, Люшков арестовал Дерибаса и всех его заместителей, почти весь руководящий состав УГБ, пограничной службы, а потом в подвал внутренней тюрьмы НКВД начали отправлять рядовых чекистов, тех, кто еще недавно сам здесь проводил допросы «заговорщиков».
Как ни были извращены у Люшкова понятия о гуманности и справедливости, он, думаю, отлично понимал, что большинство из них гибнет безвинно и что рано или поздно с ним поступят точно так же, как и с его многочисленными жертвами. И. Сталин не любил свидетелей его преступных деяний. Находясь в Приморье, Г. Люшков узнал от другого палача — Г. М. Осинина, оставшегося в Хабаровске за начальника управления, что на Дальний Восток скоро прибудет Т. Ф. Горбач — бывший начальник Новосибирского управления НКВД. На основании этой информации Люшков пришел к выводу, что Горбач скорее всего едет на смену ему. Его же ждет подвал внутренней тюрьмы НКВД, откуда уже никогда не выбраться. И Г. С. Люшков бежал.
У большинства предателей бесславный конец. Не стал исключением и Г. С. Люшков. Привожу фрагмент из рассказа чекиста
247
С. Николаева, опубликованного 28 мая 1990 года в газете «Дальневосточный пограничник». «Допрошенный 25 ноября 1945 года Та-кеока Ютака показал, что в связи с самовольным возвращением Люшкова в Дайрен 15 августа он, Ютака, посетил начальника штаба обороны Квантунского полуострова генерал-лейтенанта Янагита Гендзо с тем, чтобы решить, как поступить с Люшковым. В состоявшемся разговоре Такеока назвал генералу четыре варианта: учитывая заслуги Люшкова перед Японией, дать ему возможность бежать из Маньчжурии; в случае требования Советского Союза — выдать; бросить на произвол судьбы. И как крайность — убить или отравить Люшкова. Решение Янагиты, как старшего Та-кеоки начальника, было однозначным: если Люшков откажется от самоубийства, ликвидировать его.
Увлеченный подготовкой побега верной служке японцев — атаману Семенову — из Маньчжурии (от которого Семенов отказался), Такеока занялся судьбой Люшкова только через четыре дня после визита к Янагите...
19 августа в девять вечера Такеока вместе с сотрудником миссии Ивамото навестил Люшкова в гостинице «Ямато» и предложил ему зайти в миссию для переговоров по его делу.
«...Придя втроем в военную миссию, в мой кабинет, который находился на втором этаже,—давал тогда же показания Такеока,— мы около двух часов вели разговор о том, как поступить с ним в связи с тем, что части Красной Армии скоро могут быть в Дайрене... Я имел намерение отравить Люшкова в кабинете, для чего имел при себе в боковом кармане брюк приготовленные в маленьком флакончике 5 граммов цианистого калия в кристаллах... В процессе беседы я ему предложил чай в стакане, рассчитывая незаметно положить в него яд... Однако Люшков пить чай отказался, заявив, что у него болит желудок. ...Я стал вести разговор о том, чтобы он покончил жизнь самоубийством, указав на безвыходность создавшегося положения. Но Люшков отказался от самоубийства и опять настоятельно требовал создать ему условия для побега. Согласившись для видимости, что не возражаю против его побега, я предложил пойти вместе с ним в порт, якобы подыскать подходящее судно, на* котором он и мог бы уплыть в Китай. Спустившись со второго этажа, на ступеньках к выходу во двор я быстро зашел вперед и внезапно из имеющегося у меня браунинга выстрелил ему в левую сторону груди. Он упал. Это было примерно в 11 часов 30 минут вечера...»
В мае 1989 года Хабаровский краевой комитет КПСС восстановил в партии с 1920 года соратника легендарного Сергея Лазо Илью Васильевича Слинкина (посмертно). Именно он после гибели Лазо возглавлял партизанские силы Приморья, был делега-248
том XVII съезда партии, до ареста в 1937 году работал первым секретарем Хабаровского обкома партии и Хабаровского горкома ВКП(б).
Следствие по делу Слинкина, говорится в документах, представленных в Комиссию партийного контроля крайкома КПСС, вели бывшие работники УНКВД ДВК Малахов, Булатов, Говлич, Семенов и другие, которые в 1939—1940 годах за фальсификацию материалов следствия и применение мер физического воздействия к арестованным были осуждены военным трибуналом Хабаровского округа войск НКВД СССР.
Я могу рассказать об одном из тех, кто фабриковал дело против красного командира и крупного партийного работника: это уроженец Хабаровска Виктор Федорович Семенов. В судебно-следст-венном деле прокурора края М. Я. Чернина, казненного 26 мая 1937 года, хранятся документы. В них зафиксированы «деяния» ретивого служаки, не раз удостаивавшегося похвалы Г. С. Люшкова.
Именно по инициативе и при активном участии В. Ф. Семенова в показания действительных врагов народа вписывались фамилии ни в чем не повинных советских, комсомольских и партийных работников.
31 мая 1939 года Семенов рассказывал: «С приездом Люшкова следственный аппарат управления, в том числе я, Семенов, применяли к арестованным меры физического воздействия. Следователям секретно-политического отдела приказ применять к арестованным методы физического воздействия давал начальник следственной части Малахов. Вместе с Люшковым в край приехала бригада оперативных работников (Малахов, Рысенко). Они ввели наручники, которые хранились в следственной части. По приказу Малахова я, Семенов, надевал браслеты арестованному Овчинникову (С. И. Овчинников — первый секретарь Уссурийского обкома ВКП(б), делегат XVII съезда партии)».
Далее Семенов заявил: «Весь следственный аппарат управления участвовал в избиениях арестованных с применением наручников. Он лично применял меры физического воздействия при допросе председателя Уссурийского облисполкома Мишина, также оформлял документы на арестованных Ларина, Лукина и Брагина...»
Следователь Г. А. Марин говорил: «Семенов много составил справок на аресты ни в чем не повинных людей».
Именно В. Ф. Семенов при составлении телеграммы в Москву на получение санкции для представления дел на рассмотрение Военной коллегии включил в список еще не арестованного заведующего финансовым отделом Хабаровского облисполкома Степана Ивановича Завсеголова. На него имелось косвенное показание только одного арестованного. Завсеголова арестовали и на Военную
249
коллегию передали непризнавшимся. Однако он был приговорен к высшей мере наказания и расстрелян.
Работая под руководством Лулова — работника НКВД СССР, Семенов не раз заявлял, что он от Лулова имеет указание особенно не придерживаться того, что говорит арестованный, не составлять протоколы допросов в строгом соответствии с показаниями подследственных. Действуя по этой преступной установке, старался составлять внешне красивые, тонко отшлифованные протоколы допросов. Так были составлены им дела на Шапиро, Карпова и Ко-сицына.
Свидетель Красильников рассказал: «При допросах арестованных Семенов огульно ко всем применял физические методы воздействия. Часто они носили форму издевательства. Так, арестованному Карпову Семенов лил холодную воду на спину за рубашку. Арестованному Когану Ф. Семенов каблуками своих сапог так отбил пальцы ног, что у него сходили на пальцах ногти. Красильников сам слышал, как Коган, будучи сам врачом, просил Семенова составить рецепт на лечение изуродованных пальцев».
Свидетель А. Г. Первухин на очной ставке 4 июня 1939 года рассказал, что Семенов на допросе заставлял его признаться в не совершенных им преступлениях. Следователь угрожал ему: если не признаешься, будут применены репрессивные меры, которых он не выдержит, ибо еще ни один человек не выдерживал и давал показания. Семенов ему говорил также, что в случае упорства ему будут приписаны террор и шпионаж и что на него уже есть такие показания. Если же признается, то шпионаж отпадает.
Свидетель Торопыгин А. В. 8 июня 1939 года в присутствии Семенова пояснил, что тот вел дело Лузина и на допросах жестоко избивал. Однажды Торопыгин зашел в кабинет Семенова и видел, что перед Лузиным лежит список лиц, подготовленный Семеновым. Все эти лица впоследствии оказались в протоколе допроса Лузина. Торопыгин присутствовал Цри допросе арестованного заместителя председателя Далькрайисполкома, в прошлом узника Самарского эшелона смерти и храброго партизанского командира в Приморье Михаила Петровича Вольского. Семенов предложил дать показания по предложенному списку. Сломленный морально и доведенный до отчаяния физическими истязаниями, длившимися несколько месяцев подряд, Вольский написал показания на людей, названных Семеновым. Торопыгин по его указанию в это время в кабинет никого не пускал.
В суде, состоявшемся 29 декабря 1939 года, Семенов показал, что при допросе арестованных он вместе с С. П. Красильниковым, И. Г. Булатовым и другими его начальниками применял меры фи
250
зического воздействия к Мишину, Карпову, Знаменскому, Когану, А. Павлову, Эстрину. В качестве средств принудительной дачи «признательных» показаний широко применялись: избиения кулаком по лицу, содержание в наручниках, так называемые «стойки»... Семенов также показал, что санкцию на избиения арестованных давал Фриновский. На оперативном совещании он заявлял: «Если он честный человек, то он нас простит. Если враг, то черт с ним». Семенов избивал арестованных и по указаниям начальников, и самостоятельно.
Военный трибунал войск НКВД СССР Хабаровского округа приговорил Семенова В. Ф. по ст. 193-17«а» УК РСФСР к 7 годам исправительно-трудовых лагерей. Военная коллегия Верховного суда СССР своим решением от 5 апреля 1940 года этот приговор оставила в силе. Президиум Верховного Совета СССР 9 июля 1942 года в связи с ходатайством Семенова В. Ф. о помиловании и отправке на фронт отсрочил исполнение приговора по его делу до окончания военных действий с направлением его на фронт до 3 лет с зачетом времени отбытия под стражей.
Вполне закономерен вопрос: как сложилась судьба ретивого следователя, по личной вине которого казнили очень многих ни в чем не повинных людей? К сожалению, фортуна к палачам нередко была благосклоннее, чем к их жертвам. В. Ф. Семенов в полном здравии при высоком благополучии дожил почти до наших дней, разъезжал по Москве на министерской «Волге». Об этом рассказал директор кинотеатра «Гигант» Василий Степанович Бондарь: «Мы, Михаил Горобец, Геннадий Хаймин, Леонид Соболев, Виктор Семенов, сначала были в одном пионерском отряде при ПП ОГПУ, занимались спортом и почти одновременно пришли в НКВД. Особыми способностями Виктор не отличался: был как все. Но вскоре мы заметили: наш сверстник больно быстро стал продвигаться по службе: практикант, следователь, старший следователь. Когда в крае начались массовые аресты, мы виделись редко — работали в разных отделах: я — с бумагами, он — с арестованными. Семенов довольно быстро утвердился в секретно-политическом отделе и с нами разговаривал уже свысока, как говорят, сквозь зубы.
Обстановка для следователя в те годы была явно ненормальной... Арестованных часто избивали, допрашивали без перерыва в течение суток. Я одно время был очевидцем, • когда руководящие работники управления заходили в кабинеты следователей, и если обвиняемые не давали требуемых показаний, то били их. Это происходило не только во внутренней тюрьме НКВД, располагавшейся рядом, но и в самом управлении. Крики и вопли избиваемых арестованных были слышны по всем комнатам, где велись допросы,
251
и это, безусловно, отражалось на психике арестованных и могло вести за собой дачу с их стороны ложных показаний.
Позже с обычными пропусками работников НКВД мы не могли пройти в следственный отдел — туда требовалось специальное разрешение, и я не мог видеть за работой Семенова. Но на оперативных совещаниях аппарата новый начальник управления Г. С. Люшков не раз подчеркивал: «Вот если бы все так работали, как сержант госбезопасности Семенов, мы давно бы выкорчевали всех врагов народа». Позже стало известно, что Семенов слишком усердствовал на допросах, его даже наказывали за превышение власти, но вскоре вернули к следственной работе, на которой он пробыл до очередной комиссии из Москвы.
Попал Виктор на фронт. В первом же бою от его штрафного батальона осталось шесть бойцов. Семенова чуть царапнуло, и стал он, как говорили тогда, чистым, судимость автоматически сняли. Тут командир приказал чем-то проштрафившегося солдата доставить в СМЕРШ. Оперативник, зашившийся с работой, попросил Семенова записать объяснительную бойца. В общем, попал наш Виктор, как та щука, в родную стихию. Протокол допроса оформил по полной форме. Контрразведчик посмотрел на бумагу, подивился и спросил, кем работал. Семенов ответил — и в Москву приехал при наградах. Для получения постоянной прописки временно устроился кочегаром в котельной. Потом бывшие дружки по Хабаровску вспомнили его «заслуги» и помогли продвинуться по службе. Многие годы Виктор Федорович руководил отделом снабжения в курортном управлении ВЦСПС и был уважаемым человеком. Только однажды кто-то из жертв узнал о его процветании, пожаловался в высшие инстанции. Не знаю, кого и как запрашивали, но Семенов отделался легким испугом».
Подумав и вспомнив что-то далекое, Василий Степанович продолжил:
«Работая в НКВД, я дружил с Геннадием Хайминым. Дал ему рекомендацию для вступления в комсомол. Вскоре его отца — военного в высоком чине, арестовали как врага народа — в гражданскую войну он был личным телеграфистом председателя Реввоенсовета Л. Троцкого. Геннадия, как и отца, расстреляли, а меня исключили из комсомола как не разглядевшего врага народа, уволили из Управления государственной безопасности. Немного поработал в Дальлаге. Подвернулся случай, ушел в кинофикацию и вот уже полвека служу кино.
Чекисты того времени разные были. Добрым словом вспоминаю Барминского и секретаря комитета комсомола НКВД Горо-ховича. Оба были расстреляны».
(Для информации. «Из протокола № 2 заседания партийного
252
комитета Управления НКВД ДВК от первого октября 1937 г. Слушали: об исключении из партии врагов народа Барминского, Бар-лебанова, Дерибаса, Динова, Виноградского, Дмитриева, Западного, Киселева Василия. Постановили: обязать цеховые парткомы и парторгов разобрать вопрос о врагах народа на общем партсобрании цеховых организаций и партгрупп до 7 октября. Секретарь парткома УГБ НКВД ДВК Попов».
Знаю, что начальника отдела Киселева Василия Семеновича, лишенного звания лейтенанта государственной безопасности, расстреляли 8 сентября 1938 г.).
Среди семнадцати казненных коммунистов — руководителей края был редактор «Тихоокеанской звезды» Александр Владимирович Швер. Родился в 1898 году в селе Базарный Саратовской губернии в семье фельдшера местной больницы. С 1916 года А. В. Швер редактировал партийные газеты: «Сибирские известия», «Зарю», «Пролетарский путь», сызранский «Красный Октябрь», воронежскую «Коммуну», «Сталинградскую правду» и «Тихоокеанскую звезду».
А. В. Швера обвинили в участии в 1930 году в контрреволюционной организации, в которую он якобы был завербован И. Ва-рейкисом, и антисоветской деятельности. 14 апреля 1938 года его приговорили к высшей мере наказания с конфискацией имущества. Следователя Таразанова, жестокими пытками выбившего у него «признательные» показания, в 1939 году лишь... отстранили от работы.
Следователь Управления государственной безопасности НКВД по ДВК Николай Лукич Ковшун, отправивший на верную гибель многих наших земляков, даже этого наказания не получил. Начинал он практикантом в Сталинском районном отделении НКВД в Амурзете. 28 августа 1937 года были расстреляны тридцать крестьян-хлеборобов из сел Екатерино-Никольского, Союзного и Столбового. Протоколы допросов многих были сфальсифицированы Н. Л. Ковшуном. Через год этому быстро растущему энкавэдэшнику доверили выбивать «признания» у активнейших борцов за Советскую власть, чекистов и комсомольских вожаков края.
Я сегодня точно не могу сказать, сколько жертв на совести этого малограмотного, но жестокого человека. Это он, следователь УГБ НКВД ДВК Н. Л. Ковшун, сфабриковал дело на первого секретаря Нанайского райкома комсомола Ивана Верещагина, по которому его осудили к тюремному заключению «сроком на 20 лет с поражением в политических правах на пять лет по отбытию тюремного заключения и с конфискацией лично ему принадлежащего имущества».
После возвращения из лагерей Иван Ефимович Верещагин в жалобе на имя Председателя Президиума Верховного Совета СССР
253
подробно описал «доблестные действия» хабаровских следователей в 1937—1938 годах и особенно бывшего оперуполномоченного Николая Лукича Ковшуна. Комиссия, занимавшаяся письмом И. Е. Верещагина, установила, что Н. Л. Ковшун «действительно применял меры физического воздействия при допросах арестованных. Так, к примеру, в 1940 году было назначено специальное служебное расследование по факту смерти Дмитриева после возвращения подследственного с допроса, который вел Ковшун. Установлены были многочисленные нарушения социалистической законности со стороны Ковшуна».
Бывший сотрудник Управления государственной безопасности НКВД Хабаровского края Красильников в своем объяснении от 3 декабря 1940 года писал: «К Дмитриеву Ковшун применял меры физического воздействия. Это подтверждается тем, что смежная стенка между нашими кабинетами сильно тряслась, так как об нее Ковшун ударял арестованного Дмитриева, и, кроме того, было слышно, как Дмитриев кричал из-за побоев. Раза два или один раз под утро заходил в кабинет 522 и лично видел на допросе у Ковшуна арестованного Дмитриева, который, будучи сильно побитым, стонал».
В заключении старшего следователя особоуполномоченного УНКВД по Хабаровскому краю говорится: «Допрос арестованного Дмитриева производился Малаховым и Ковшуном с применением мер физического воздействия: одевание наручников, избиение и т. д. В результате пыток обвиняемый Дмитриев 9 февраля 1938 года на допросе у Ковшуна умер».
К материалам расследования по фактам нарушения социалистической законности приобщены заявления А. И. Пушкаревой, М. Д. Удинкан, Н. А. Щерицы. Из них видно, что Ковшун и к ним применял меры физического воздействия.
В заявлении на имя уполномоченного Комиссии партийного контроля при УК ВКП (б) по Хабаровскому краю бывший черноморский матрос и чекист, член партии с 1919 года, уполномоченный Внешторга по Сахалинской области Павел Александрович Ще-рица писал: «Следователь Н. Л. Ковшун вел допросы с применением самых изощренных мер физического воздействия, доводил меня до потери сознания. Ковшун не раз связывал мне назад руки и вешал на спинку стула, после чего бил по лицу, голове, груди, полости живота, линейкой по голове, плевал в лицо, выворачивал руки назад и всячески издевался. Ставил со связанными руками на колени на пол и сапогами избивал в полость живота, доводя до бессознательного состояния».
Первые шаги по фальсификации провокационных дел Н. Л. Ковшун делал под руководством опытнейшего «фабриканта» и палача
254
Ивана Филипповича Девицына. Колхозник села Екатерино-Никольского Константин Осипович Сапожников, зачисленный в руководители КРО, и тридцать его земляков уже находились в хабаровских тюрьмах, но дело никак не двигалось: крестьяне не хотели признаваться в принадлежности к повстанческой организации, намерениях свергнуть Советскую власть и совершить теракты против руководителей партии и правительства. Тогда на помощь Н. Л. Ков-шуну, ведущему основное следствие по делу «К. С. Сапожников и его соучастники», подключили И. Ф. Девицына. И появились «казаки-повстанцы», открылись «связи» с заграничным центром. И тридцать без вины виноватых хлеборобов, отцов больших семейств, через 100—120 дней после ареста были казнены в Хабаровске. Всех их посмертно реабилитировали в 1957 году.
И. Ф. Девицын работал в Краевом управлении НКВД с 1929 по 1940 год. По его вине погибли многие наши земляки. Допрошенные этим следователем члены так называемой мифической крестьянской трудовой партии, якобы действовавшей на территории области, признавались в несовершенных преступлениях и были расстреляны. Позже на вопрос «Что известно об этом деле?» И. Ф. Девицын отвечал: «Помню, что некоторая часть из лиц, арестованных по делу амурских казаков, разрабатывалась по разработке «Амурцы». Вначале по этому же делу была арестована небольшая группа, на которую, как я полагаю, органы ОГПУ располагали компрометирующими материалами. В процессе следствия были получены показания в отношении других лиц. В результате было арестовано по делу, как я уже говорил, около двухсот или даже более человек».
Тут поправим «забывчивого» следователя. По этому делу всего было арестовано 248 крестьян. Тринадцать из них умерли в тюрьме от побоев и издевательств. 84 человека по приговору «тройки» при УНКВД по ДВК были расстреляны 17 ноября 1933 года в Хабаровске. Остальные были осуждены на длительные сроки лишения свободы, и домой вернулись лишь единицы.
В 1957 году И. Ф. Девицына допрашивали компетентные органы. Признавшись в том, что он действительно участвовал в следствии по групповым делам, он умолчал о своей роковой роли в судьбах ложно обвиненных во вражеской деятельности крестьян Приамурья. К счастью, сохранился документ, который в какой-то степени проливает свет на методы, которыми выбивал «показания» этот энкавэдэшник, намного переживший свои жертвы.
В ноябре 1938 года в ЦК ВКП (б) поступила жалоба Григория Михайловича Павлова. Он писал в ней о том, что в сентябре 1938 года арестованный Свободненским районным отделом НКВД Дальневосточного края допрашивался следователем И. Ф. Деви
255
цыным. Безо всяких оснований он обвинил Павлова в принадлежности к кулацкой контрреволюционно-вредительской организации и требовал признаться в этом. Естественно, Г. М. Павлов отрицал обвинения, предъявленные ретивым следователем. Тогда И. Ф. Девицын при участии Дворядника, Казакевича, Лисова и Крымского начал жестоко избивать арестованного, удары наносились по всем органам тела, в заключение Г. М. Павлову под ногти стали запускать иголки. После этих издевательств он сутки находился без сознания. Пытки происходили на глазах свидетелей Ф. П. Писку нова, Н. К. Боерчука, Д. И. Кононова, В. С. Славутича. Избиения подследственных проводились в массовом масштабе.
По этой жалобе в 1940 году проводилось служебное расследование. В его ходе были допрошены Девицын, Кононов и Славутич. Девицын отрицал предъявленные ему обвинения. Но следователь Д. И. Кононов рассказал, что он, находясь под арестом, оказался в одной камере с Павловым, который был тяжело избит и еле двигался. Он также рассказал, что его дело ведут Девицын и Крымский. Они требуют от него подписать протоколы, в которых указывается, что он, Павлов, состоит членом повстанческой организации. За отказ подписать составленные бумаги Павлова жестоко истязали. Кононов видел на теле Павлова многочисленные следы побоев: синяки и кровоподтеки под глазами, на спине и груди, под подбородком...
Следователь был ключевой фигурой в созданных Сталиным карательных органах. Ведь признание человека в виновности содеянного считалось достаточным для вынесения смертного приговора. Стараясь показать свое усердие, свои способности, многие работники и стремились правыми и неправыми средствами выбивать признания. Среди ежово-бериевских мастеров сыска и кары бытовало мнение: нет признавшихся — значит, плохо работает. Это грозит замедлением в служебном росте, лишает материальных благ. Печально известный Г. С. Люшков награждал месячными окладами наиболее рьяных палачей.
В то же примерно время, что и И. Ф. Девицын, в полномочном представительстве ОГПУ, а затем в НКВД ДВК работал выпускник Центральной школы ОГПУ Николай Степанович Власов. В его воспоминаниях, присланных автору, есть рассказ о пресловутой «тройке», показывающий беспредельную власть следователей над людскими судьбами. Н. С. Власов пишет: «Работы было невпроворот. О выходных днях понятия не имели. Часто спали в кабинетах на столах. В большом количестве из районов шли закон-, ченные следственные дела для разбора их на «тройке». Все обвинялись в преступлениях, предусмотренных статьей 58 с ее зловещими примечаниями. Штатным докладчиком на заседании «трой
256
ки» назначили меня: старички от этой неблагодарной работы открещивались. Начальник полномочного представительства ОГПУ Т. Дерибас был весьма строгим человеком, требовал четкого доклада. Бывало, кто-либо из нас споткнется, Дерибас сразу же отправлял докладчика со словами:
— Плохо изучили дело. А ведь решаете судьбу живого человека.
«Тройка» обычно заседала по субботам. Ее возглавлял Дерибас — главный судья. Представители крайкома и крайисполкома — как заседатели. Процесс суда несложный. На доклад по любому делу, независимо от количества обвиняемых,—не больше пяти минут. И мы, докладчики, чтобы уложиться в заведенный регламент, зайдя в «судилище», прямо от дверей, на ходу, начинали:
— Слушается уголовное дело по обвинению Иванова Ивана Ивановича в совершении преступления, предусмотренного статьей 58 УК РСФСР и выразившегося в том, что (перечисляли преступления обвиняемого)... В содеянном обвиняемый сознался.
Дерибас:
— Что предлагаете? Докладчик:
— Расстрел.
Дерибас, обращаясь к заседателям, спрашивает:
— Ваше мнение?
И обычно те соглашались с предложениями докладчика. Обвиняемые по политическим мотивам, как правило, приговаривались к расстрелу. За хищение — предлагалось по десять — пятнадцать лет концлагерей. В 1932 году по инициативе Сталина было принято решение, по которому хищения расследовались органами ОГПУ, а позже ЦГБ НКВД, а не прокуратурой или милицией: они слишком либеральны при определении меры наказания.
Проверяя следственные дела, мы обращали внимание лишь на то, признался ли обвиняемый. Если нет, то достаточно ли свидетелей, которые против него показывают. А как добивались следователи признаний, никто из нас, докладчиков, понятия не имел».
О том, как фабриковались «признательные» показания, позже рассказывал бывший оперативный уполномоченный экономического отдела Управления НКВД Нижне-Амурской области П. А. Пузанов: «Мне известно, что в 1938 году в 4-м отделении из числа арестованных искусственно создавались без наличия к этому данных контрреволюционные повстанческие организации. Брался один из наиболее грамотных арестованных с наличием компрометирующих материалов в прошлом, и путем применения к нему мер воздействия добивались признания о наличии повстанческой организации, руководителем которой якобы является он. Вынуждали
17 Дело краевого масштаба
257
его назвать фамилии лиц, привлеченных им к повстанчеству. Остальные участники этих фиктивных повстанческих контрреволюционных организаций также под физическим воздействием или боязни применения этих мер воздействия признавались в причастности к контрреволюционной повстанческой организации. Так, например, под руководством Иванова-Сегаля была создана искусственная контрреволюционно-повстанческая организация, которую возглавлял якобы Ванифатий Кузнецов, и в нее вроде бы входило около ста человек».
(Судебно-следственное дело 134968, том 1, л. 64, 65.) Судебно-следственное дело бывшего начальника Николаев-ского-на-Амуре областного отделения НКВД М. Л. Фельдмана занимает несколько томов. Я же конспективно изложу лишь содержание обзорной справки но нему, составленной 18 сентября 1956 года старшим следователем УКГБ по Хабаровскому краю капитаном Ремняковым. И этого достаточно, чтобы представить масштабы произвола и беззакония, творившихся рьяными исполнителями преступных указаний.
На суде, состоявшемся 2 октября 1940 года, Фельдман М. Л., Сенько Д. К., Береснев И. П. и Уза И. М. признали, что при ведении следствия применяли преступные провокационные методы: избиения, издевательства, стойки и т. д., фальсифицировали следственные дела, искусственно создавали контрреволюционные формирования.
Об извращениях в следственной практике свидетельствовал сам Фельдман: «...Отдельные сотрудники применяли вражеские методы работы: избивали несознавшихся арестованных, надевали наручники, фальсифицировали очные ставки и групповые следственные дела».
Его помощник Сенько, подтвердив показания Фельдмана о массовых сфабрикованных делах, показал, что фальсификацию поощряли руководители Краевого управления НКВД в лице Горбача, Люшкова, Кабаева и Еремичева. Приезжавшие из Хабаровска в Николаевск-на-Амуре работники Краевого управления НКВД Ушаков, Лулов и другие лично избивали арестованных и тем самым показывали пример рядовым работникам. О действиях своего шефа Сенько рассказал более обстоятельно: «Фельдман составил оперативные списки на арест кулацко-белогвардейских элементов примерно на 2500 человек. Им эти списки были утверждены и представлены в Краевое управление НКВД. Здесь санкционировали арестовать по этим спискам 1500 человек. Кроме того, на незначительное количество имелась резолюция «доработать и арестовать». При моем отъезде в Николаевск работник 4-го отдела Сокольский дал мне часть этих списков, чтобы я отвез их Фельд
258
ману. Остальные до этого и после были получены в Николаевске по почте.
Еще до моего приезда в Николаевск Фельдман отправил в Чумиканский район оперуполномоченного Головача вскрыть там в миниатюре «николаевское дело». Имелись в виду аресты партийных, советских, хозяйственных работников.
...Кроме того, Фельдман утвердил к аресту еще около 1000 человек, из которых я никого не арестовал, убедившись в том, что списки о наличии на них компромате риалов были сфабрикованы... Мною прекращено избиение военных, партийных, советских, хозяйственных кадров, которое самым нечеловеческим контрреволюционным образом производилось при Фельдмане. Им был арестован и перекалечен почти весь начсостав корпуса укрепрайонов, два состава обкома ВКП (б), работники горкома, райкомов ВКП (б) и райисполкомов и другие. Арестованных избивали палками, руками, ногами и кому чем вздумается...»
Бывший начальник 3-го отделения Нижне-Амурского областного управления НКВД 5 апреля 1939 года Воробьев А. Г. рассказал: «...В половине января 1938 года лично мне, работавшему тогда оперуполномоченным 3-го отделения, была поручена обработка первого протокола допроса арестованного бывшего заместителя директора по политчасти рыбозавода Фирсова, написанного им собственноручно.
После обработки я протокол представил Фельдману для просмотра. Последний подверг написанный мной протокол резкой критике в той части, что он был составлен в «узких рамках» и основан только на показаниях, данных обвиняемым. Тут же Фельдман в моем присутствии откорректировал этот протокол, включив в него фамилии участников правотроцкистского краевого центра: Лаврентьева, Крутова и Дерибаса, которые в собственноручных показаниях Фирсова не фигурировали. После этого мне приказал зайти к Еремичеву, который, ознакомившись с протоколом, вызвал арестованного. Фирсова и предложил ему назвать ряд лиц, имевших не рабоче-крестьянское прошлое. Эти лица были названы как кулаки, которые впоследствии и были внесены в его протокол допроса «как участники диверсионно-вредительской группы», существовавшей якобы на заводе.
...Фельдман поручил мне обработать протокол допроса арестованного Иванова Алексе^ Александровича, написанный в черновом варианте помощником оперуполномоченного 3-го отделения Морд-виным. Обработав соответствующим образом этот протокол, я представил его Фельдману для просмотра. Он никаких изменений в него не внес, но предложил исправить конец протокола, ориентируя на то, что Иванов якобы по прямому заданию Крисинели получал
17*
259
явку в г. Хабаровске к председателю облпрофсовета Темных Степану, члену ВКП (б), иначе говоря, дал указание провести гражданина Темных как шпиона в протоколе допроса арестованного, хотя последний этой фамилии не называл...»
Бывший начальник 3-го спецотряда УНКВД по Нижне-Амур-ской области Головач Д. Ф. показал о фактах фальсификации дел на Киргизова, Пешнина, Жаданенко, Голуновского, Карякина и других лиц, фамилии которых в протоколах не упоминаются. Так, к примеру, на допросе 3 мая 1939 года Головач рассказал: «С первых дней приезда бригады началась самая настоящая фабрикация показаний... Подобной фальсификацией протоколов допросов по прямым указаниям Фельдмана занимался и лично я...»
Из приобщенных к делу Фельдмана многочисленных документов и преступных директив на незаконный арест советских граждан приведу отрывок только из еще одной справки, арифметически подводящей итоги «работы» этой команды на Нижнем Амуре. «За время работы Фельдмана начальником Нижне-Амур-ского ОУ НКВД,— говорится в справке,— в области было арестовано 1852 человека, из которых дела 748 человек были направлены на» «тройку», 548 осуждены к расстрелу, 72 человека осуждены на разные сроки, 128 дел возвращено на доследование, 36 человек этапировано в Хабаровск, 27 человек умерло в тюрьме, 803 человека было освобождено». '
Приговором военного трибунала войск НКВД СССР Хабаровского округа от 2 октября 1940 года Фельдман, Сенько, Уза были приговорены по ст. 193-17«б» УК РСФСР к высшей мере наказания — расстрелу. Постановлением Президиума Верховного Совета СССР от 13 января 1941 года расстрел Узе заменен 10 годами лишения свободы.
Приговор о применении высшей меры наказания Фельдману и Сенько Президиум Верховного Совета СССР оставил в силе.
Кровавый след на Нижнем Амуре оставил Марк Маркович Иванов-Сегаль, уроженец города Двинска, кандидат в члены ВКП (б). Его арестовали в Ленинграде 28 февраля 1941 года и этапировали в УНКВД Хабаровского края для привлечения его к уголовной ответственности за нарушение революционной законности, выразившееся в нроведении необоснованных арестов, извращении методов допросов, фальсификации следственных дел и документов.
Работая в 1937—1938 годах начальником 4-го отделения УНКВД Нижне-Амурской области, Иванов-Сегаль руководил составлением списков для арестов. В них включались, а затем упрятывались в тюрьму люди без наличия на них достаточных компрометирующих материалов. В августе 1939 года УНКВД Нижне-Амурской области проводилась массовая операция, в результате которой 26Q
только 4-м отделением было арестовано 1239 человек. Из них было заключено и направлено на «тройку» следственных дел на 534 человека. Из числа поданных дел «тройка» УНКВД по ДВК осудила к высшей мере наказания 91 человека.
Допрашивая арестованных, Иванов-Сегаль применял наручники, стойки, избиения и этим самым добивался от арестованных заведомо ложных показаний. Так, допрашивая заведующего отделом торговли Нижне-Амурского облисполкома М. Ф. Налютина, Иванов-Сегаль пытками вынудил его дать ложные показания о своей якобы причастности к областной правотроцкистской организации и назвать «известных» ему участников этой организации.
М. Ф. Налютин, допрошенный в качестве свидетеля, 16 января 1941 года рассказал: «Иванов требовал от меня дачи сведений о моей принадлежности к контрреволюционной организации. Я отрицал выдвинутые против меня обвинения. Тогда следователь начал всячески оскорблять меня и унижать человеческое достоинство. Надел наручники, которые причиняли острые боли в суставах рук и в спине: руки были вывернуты назад. В наручниках я находился с 21.30 вечера до утра 13 июля 1937 года. При этом Иванов-Сегаль несколько раз за ночь подходил ко мне и наручники каждый раз сжимал еще сильнее. Кроме того, Иванов в эту же ночь наносил мне удары кулаком в подбородок».
Приговором военного трибунала войск НКВД Хабаровского округа Иванов-Сегаль М. М. 9 сентября 1941 года по ст. 193-17 «б» УК РСФСР был приговорен к расстрелу. Президиум Верховного Совета СССР 3 ноября 1941 года Иванову-Сегалю М. М. расстрел заменил 10 годами лишения свободы в исправительно-трудовом лагере. В эти примерно дни в Москве были расстреляны ни в чем не повинные виднейшие военачальники и деятели партии и государства. А палачу, отправившему многих наших земляков на тот свет, М. И. Калинин дарует жизнь!
Как ни печально, но следует признать, что далеко не все наиболее ретивые исполнители преступных указаний на территории Дальнего Востока получили по заслугам. После одного моего выступления по телевидению в 1988 году позвонил старожил Хабаровска и назвал фамилию человека, которого в его присутствии за нарушение соцзаконности на бюро крайкома КПСС исключили из партии и у которого по распоряжению тогдашнего первого секретаря крайкома партии Стахурского забрали партбилет. Работники партийного архива помогли найти протокол того заседания бюро. Привожу из него выписку: «...Слушается дело члена КПСС с 1927 года, партбилет № 01449101, работающего начальником ЖКО УМВД. Докладывает председатель партийной комиссии крайкома КПСС тов. Игнатенко. Свенченко присутствует.
261
Проверка поступивших в крайком материалов установила, что Свенченко Н. С, работая в период 1937 — 1939 гг. начальником дорожно-транспортного отдела НКВД на Дальневосточной железной дороге, нарушал революционную законность, фальсифицировал следственные дела, применял к арестованным меры физического воздействия, пытки, так называемую конвейерную систему допросов, когда обвиняемых держали на ногах несколько суток, ставили в угол, непрерывно угрожая расправой. Несмотря на очевидную невиновность арестованных, добивался от них вымышленных показаний.
Таким путем им были «сфабрикованы» следственные дела на бывшего начальника ДВЖД Друскина Ф. С, начальника политотдела Кудрявцева Б. Г., начальника депо станции Хабаровск-П Дерибаса А. Т., старшего инспектора по строительству путей Вят-кина Г. Н., инструктора по автотормозам Хмель Т. А. и других, которые необоснованно были осуждены к различным срокам заключения, вплоть до высшей меры наказания — расстрелу, и в настоящее время полностью реабилитированы. .
Бюро крайкома КПСС постановляет: за грубейшие нарушения революционной законности и применение мер физического воздействия исключить Свенченко Н. С. из членов КПСС».
Вот и все... Наказали.
Непросто писать об исполнителях преступных указаний: тема сложная да и открытых материалов пока нет. Но нет-нет да и прорвется на свет страшная правда. Журнал «Известия ЦК КПСС» в № 11 за 1989 год поместил сообщение о работе КПК с 1 марта 1956 года по 1 марта 1957 года. В нем в сжатом виде зафиксирована одна из мрачных страниц в деятельности наместника Л. Берии на Дальнем Востоке Гоглидзе. Как известно, Гоглидзе расстреляли после смерти главного палача страны. А вот членов руководимой им команды судьба пощадила: одни отделались лишь исключением из партии, другие — строгими взысканиями. Заметку из журнала привожу дословно: «...Всего за отчетный период исключено из партии за нарушение революционной законности 68 человек. Например, по поручению ЦК КПСС Комитет партийного контроля рассмотрел вопрос о нарушениях социалистической законности бывшими работниками УНКВД—УМГБ по Хабаровскому краю. Как видно из материалов рассмотренных дел, в 1941 — 1949 гг. в краевом управлении применялись провокационные методы в агентурно-оперативной работе. В этих целях в 50 км от г. Хабаровска близ границы с Маньчжурией был создан «ЛЗ» («ложный закордон»), состоящий из советской погранзаставы, так называемых «Маньчжурского пограничного полицейского поста» и «Уездной японской военной миссии». Советских граждан, подозре-262
ваемых в шпионаже или антисоветской деятельности, работники краевого управления провокационным путем вербовали якобы для посылки за границу с заданием от органов НКВД, а затем с целью провокации инсценировали им переход через границу в Маньчжурию. В действительности они попадали не за границу, а в так называемую «Уездную японскую военную миссию», где сотрудники НКВД, переодетые в японскую военную форму, под видом белогвардейцев-эмигрантов учиняли допросы с применением мер физического воздействия и добивались от «задержанных» признания* «японским властям» об их связях с советской разведкой и даже согласия работать в пользу японской разведки. После их возвращали в район советской погранзаставы, где они арестовывались и отправлялись в хабаровскую тюрьму. Таким образом были сфальсифицированы дела на 148 человек, которые впоследствии были осуждены на длительные сроки заключения.
По этому делу Комитетом партийного контроля исключены из партии бывшие ответственные партийные работники Хабаровского краевого управления НКВД—МГБ Антонов Д. А., Глотов Г. С, Сидорович С. К., Балакирев В. П., Попов А. С, Слобо-дянюк И. А., а к строгой партийной ответственности привлечены Акимов Ф. Ф., Письманник М. Л., Дмитрюков и Карлинский».
Не теряю надежды отыскать следы жертв «ложного закордо-на», но сомневаюсь в том, что кто-либо из них дожил до наших дней. А вот с послужным списком некоторых организаторов «лож
263
но го закордона» познакомился. Меня, к примеру, заинтересовала биография Г." С. Глотова, да, того Глотова, который сфабриковал дело шестнадцатилетнего курсанта школы военных техников Валентина Дмитриевича Куликова, нынешнего председателя правления хабаровского общества «Мемориал». Самые невероятные преступления он приписал юноше: антисоветская агитация, компрометация вождя партии, попытка убежать на фронт и сдаться в плен фашистам. В основу же «дела» он положил сообщения своих секретных агентов среди студентов.
Ночные допросы ГС. Глотов успешно совмещал с развратом. В характеристике, хранящейся в его личном деле, говорится: «...Морально-бытовое разложение Г. С. Глотова выразилось в следующем. В марте 1942 года (В. Д. Куликова Г. С. Глотов арестовал 24 апреля 1942 г.) сожительствовал с одной работницей — официанткой столовой УНКГБ. Связь порвал, а затем в августе 1942 года сошелся с одной сотрудницей УНКГБ. Последняя оказалась легкого поведения, сожительствовала с несколькими работниками. Указанные связи стали достоянием коллектива. За что Г. С. Глотов получил партвзыскание — строгий выговор». Но это не помешало заместителю начальника УНКГБ по кадрам полковнику госбезопасности Парамонову в деловом отзыве написать: «...Глотов Г. С. за период работы в УНКВД—УНКГБ Хабаровского края характеризуется положительно. Находясь продолжительное время на следственной работе, хорошо изучил следствие и приобрел достаточный практический опыт... Успешно провел ряд групповых и одиночных дел на серьезных государственных преступников...»
С групповыми делами совершенно ясно — они фабриковались сплошь и рядом. Зная судьбу В. Д. Куликова, мы можем представить, какого рода государственных преступников «разрабатывал» старший оперуполномоченный Г. С. Глотов.
В вышибании «признательных» показаний от В. Д. Куликова участвовал лейтенант госбезопасности Моисей Львович Письман-ник. В отличие от грубого и малограмотного Г. С. Глотова Пись-манник был внешне интеллигентным и обходительным: он окончил Ленинградский институт советского строительства и права, Высшую школу ОГПУ. Но по своей сути и тот и другой были матерыми фальсификаторами политических дел.
За образцовое выполнение заданий по охране государственной границы М. Л. Письманника наградили орденом Красной Звезды (Г. С. Глотова — медалью «За трудовое отличие»). После информации о «ложном закордоне» мы знаем, что это было за «задание».
Один мой знакомый историк, имеющий возможность изучить недавнее прошлое по первоисточникам, убеждает меня и других в
264
том, что и тогда, в трагически-печальные времена, круто обходились с нарушителями соцзаконности. Не спорю. Я сам не раз говорил и писал, что невинно пострадали около двадцати тысяч честных чекистов, в том числе и многие наши земляки — внук Г. Невельского Владимир Андреевич Кукель-Краевский, Василий Степанович Киселев, Дмитрий Федотович Шилов, Роман Антонович Фиш, Роберт Эдгарович Каспари... Но знаю и другое: среди тогдашних работников НКВД были люди страшно жестокие и крайне непорядочные. И не всегда отстранялись они от работы, а продвигались по службе, получали звания и награды. Более того, получив наказание за совершенные преступления, вновь оказывались на плаву и вершили человеческие судьбы.
...И. А. Слободянюк первый раз нарушил закон в 1921 году. Ревтрибунал Киевского военного округа осудил его на 5 лет лишения свободы за использование служебного положения и продажу двух литеров для проезда по железной дороге за 200 тысяч рублей советскими знаками. В том же году в связи с 4-й годовщиной Октября по амнистии его от отбытия наказания освободили.
В самый пик сталинских репрессий опытный И. А. Слободянюк оказался на ответственной оперативной работе в столице БАМлага — городе Свободном. В октябре 1939 года его арестовали, и 6 марта 1941 года военный трибунал войск НКВД Хабаровского округа осудил его на 5 лет лишения свободы. В приговоре о И. А. Сло-бодянюке говорилось: «...При допросах арестованных Белова и Орлова наносил им побои и заставлял подписать составленные, вымышленные самим Слободянюком протоколы допросов... В целях принуждения к даче показаний Слободянюк длительное время держал на стойках арестованных Голдина, Давыдова, Косицына и Орлова. Эти стойки в отдельных случаях сопровождались грубейшими издевательствами над личностью. Однажды во время стойки арестованный Давыдов попросил воды, Слободянюк отказал в просьбе, а затем потребовал: если Давыдов даст на двух листах нужные показания, то получит стакан воды. Кроме того, при допросах наносил им угрозы и оскорбления...»
Военная коллегия Верховного суда СССР 26 марта 1941 года приговор в отношении И. М. Слободянюка оставила в силе," а жалобу отклонила. В определении Военной коллегии есть строки: «...Слободянюк полностью изобличен в совершении предусмотренных ст. 193-17 «а» деяниях, а наказание применено с учетом социальной опасности совершенных преступлений, и основания к отмене приговора или снижению наказания нет...» Казалось бы, этот человек, представляющий социальную опасность обществу, никогда не вернется на прежнюю работу. Но по ходатайству УНКВД Хабаровского края, поддержанному НКВД СССР, Президиум Вер
265
ховного Совета СССР 18 декабря 1942 года досрочно освободил Слободянюка из лагеря и снял судимость. Руководители УНКВД 1 января 1945 года обратились в краевой комитет ВКП (б) с просьбой вернуть И. А. Слободянюка на оперативную работу в НКВД. В просьбе, естественно, было отказано. Но уже 1 сентября 1945 года бюро крайкома приняло решение: восстановить И. А. Слободянюка на оперативной работе. Оказывается, что у него «великие» заслуги перед органами НКВД: «...Отбывая наказание в лагерях НКВД, Слободянюк был привлечен оперчекотделом для выполнения оперативных заданий по негласной работе (стал образцовым сексотом.—Л. С), где проявил себя добросовестным и инициативным работником».
Еще более благосклонна была судьба к начальнику 10-го отделения 2-го отдела УНКГБ Д. А. Антонову. В одной из справок утверждается: «Тов. Антонов Д. А., работая помощником начальника оперативного отдела УЖДС ГУЛАГА НКВД СССР на Дальнем Востоке и имея непроверенные сигналы о формировании повстанческой контрреволюционной группы среди осужденных за контрреволюционные преступления, принял участие в производстве арестов этой категории лиц, впоследствии оказавшихся непричастными к контрреволюционной группе. Кроме того, принимал участие в применении извращенных методов ведения следствия по делам привлеченных к уголовной ответственности заключенных лагеря...»
В приговоре военного трибунала войск НКВД Хабаровского округа от 6 марта 1941 года было сказано, «...что... Антонов в сентябре 1938 года совместно с Орьевым А. И. применял жестокие меры физического воздействия к арестованным Бондаренко и Голик. Например, при избиении арестованного у Антонова от поясного ремня, которым он бил, оторвалась пряжка, а у арестованного Голика в результате нанесенных побоев полопалась на спине кожа. Кроме того, Антонов сфальсифицировал протоколы допроса арестованного Соколова, а затем предложил следователю Малышеву переписать его и дать на подпись арестованному...»
За эти деяния Д. А. Антонов получил 7 лет лишения свободы. Но уже 8 июня 1943 года был восстановлен на работе в НКВД. Президиум Верховного Совета СССР по ходатайству НКВД СССР 24 сентября 1942 года досрочно освободил его из лагеря и снял судимость. Кадр, разумеется, был очень ценный. В отзыве, утвержденном 24 июня 1943 года Гоглидзе, говорилось: «...Будучи в лагерях, т. Антонов зарекомендовал себя честным и дисциплинированным человеком... не прекращал связи с органами НКВД, оказывал помощь оперработникам в разоблачении лиц, проводивших вражескую работу среди заключенных...»
«За длительную и безупречную службу в органах советской
266
разведки,— констатируется в одном из документов,— Антонов Д. А. в 1945 году был награжден орденом Ленина и орденом Красного Знамени».
...Идейные вдохновители и покровители Гоглидзе, Антонова, Слободянюка и иже с ними были и в центральном аппарате НКВД— МГБ. Об одном из них, Мешике, сделавшем при Сталине блестящую карьеру — стал правой рукой Берии и министром госбезопасности Украины,— поведал А. Мильчаков.
«...Лейтенант Мешик развалился в кресле, задрав ноги на стол. Рядом с письменным прибором удобно пристроена резиновая дубинка, заимствованная у берлинской полиции. Недавно туда ездила делегация сотрудников НКВД, видимо, «для обмена опытом». Мешик время от времени берет в руки дубинку и играет ею...
Сегодня Мешик философствует:
— Такие, как ты, отжили свой век, хоть ты и нестарый. Вы цепляетесь за жалкие побрякушки советской и партийной демократии... Кому, к черту, они нужны? Вы не поняли изменившейся обстановки. Нужен обыкновенный новый режим и прежде всего твердая власть, возглавляемая сильным «хозяином». Пришла эпоха Сталина, а с ней — и новые люди, занимающие все позиции в аппарате. В авангарде новых кадров идет гвардия Сталина, чекисты. И мы сметем всех, кто нам мешает или может стать помехой.
Я вглядывался в самодовольное, возбужденное лицо лейтенанта, вслушивался в его речь. Становилось жутко. Такой не дрогнет «убрать помеху», убить кого угодно...
— Если хочешь знать, мы, чекисты,— партия в партии. Мы вычистили из рядов партии половину всякого хлама, вроде так называемой «старой гвардии», и лиц, связанных со стариками, со взглядами вчерашнего дня. Около миллиона людей, состоящих в партии, мы уже, наверное, вытряхнули. Об этом на днях будет сказано в отчете Центрального Комитета XVIII съезду партии. А остальные будут перевоспитаны. Они пойдут за нами, за Сталиным, как миленькие. Они займут ваши места во всех аппаратах и будут дорожить оказанным им доверием...»
Дорого, слишком дорого нашему многострадальному народу обошлись мешики и им подобные!
ОСУЖДЕННЫЕ ПО ДОНОСАМ
Безнравственное, в сущности, явление — доносительство — было возведено в ранг государственно важного дела. И у этого «дела» нашлось немало работников.
В сорокатомном архиве судебно-следственного дела о «Трудовой крестьянской партии», сфабрикованного секретно-политическим отделом ПП ОГПУ ДВК, зафиксирован рассказ о крестьянине села Головина бывшего Биро-Биджанского района Илье Про-копьевиче Воронове. Он был безвинно казнен вместе с 84 крестьянами 17 ноября 1933 года в Хабаровске. 4 марта1 1933 года его земляк Гавриил Иннокентьевич Ушаков сообщал в РО НКВД: «Илья Воронов шибко сомневается в правильности проводимой политики партии по отношению к крестьянству. Он говорил: «Советская власть и Сталин обманывают народ. Газеты пишут одно, а в жизни делается другое. В газетах сообщается, что коллективизация проводится исключительно добровольно, а на самом деле — настоящая голая принудиловка. А от таких колхозов ждать нечего. Понуждениями и запугиваниями крестьян сплошную коллективизацию можно провести повсеместно за 24 часа, а толку от этого не будет.
В том же духе Воронов отзывался о хлебозаготовках. В газетах, мол, с упоением сообщается о том, что крестьяне добровольно везут хлеб государству и даже организуют красные обозы. А фактически дело обстоит по-иному. Он живет в деревне и знает, что хлеб вышибают силком. Илья Воронов однажды мне говорил: «Развивать тяжелую индустрию нужно, но не за счет сельского хозяйства. Надо упор делать на развитие легкой индустрии, чтобы дать необходимое количество промышленных товаров крестьянам и тем самым открыть широкую дорогу сельскому хозяйству».
Принудительная коллективизация, выгребание из крестьянских амбаров зерна до последнего зернышка, по мнению Воронова Ильи, являются результатом диктаторства со стороны Сталина, ко-268
торый в корне извращает ленинское учение об отношении к крестьянству.
Помню, однажды Воронов Илья, глядя на имевшийся у меня портрет Сталина, по наружным приметам сказал о нем: «Сталин — нечестный, хитрый и страшно жестокий человек...»
Массовые аресты, развернувшиеся в 1937 году в нашем регионе, далеко не все связывали с происками иностранных разведок и наличием многочисленных антисоветских организаций. Многие вполне справедливо объясняли репрессии жестоким и властолюбивым характером Сталина. Но вслух, по понятным причинам, говорили об этом единицы, и те сразу же оказывались арестованными.
Заместитель председателя Вяземского райисполкома Макрыди-чев 4 апреля 1938 года заявил: «Арест врагов народа на местах — это дьявольское избиение младенцев. Врагов народа надо искать лишь в окружении Сталина... Это по его вине безвинно страдают люди...»
Семь лет за подобное высказывание добавили к трем годам заключения и ленинградской артистке балета Марии Григорьевне Никольской. Сексотка о М. Г. Никольской доносила: «Гражданин начальник. Прошу обратить внимание на заключенных, осужденных по 58-й статье. Очень часто говорят неподобающие вещи о власти и гонении несчастных. Например, Никольская М. Г. рассказывала о том, как послать в Москву портрет Сталина. Надо его вырезать из газеты, привязать ему на шею веревку и отправить
269
«великому вождю народов», «большому другу» всех угнетенных. Властям станет понятно, чего хочет народ.
Оная утверждала, что в царской России простым людям жилось лучше. А сейчас ни за что судят людей. Идет бессмысленное массовое физическое уничтожение ни в чем не повинных простых людей. История никогда не простит Сталину его варварских, азиатских методов расправы с заслуженными гражданами нашей страны, многие из них вместе с Лениным создавали наше государство...»
Доносы играли зловеще-роковую роль в судьбах наших земляков. От них спасения не было никому: ни коммунисту, ни беспартийному. Это видно из двух дел, сфабрикованных против руководителей Нанайского района. Георгий Антонович Самар, чудом
270
No comments:
Post a Comment