Thursday, June 26, 2014

7 А.С.Сутурин Дело краевого масштаба


V
СОВЕТСКИЕ КОРЕЙЦЫ
И еще одна малоизвестная пока страница нашей отечественной истории — переселение десятков тысяч советских корейцев со ставшей родной земли в глухие, необжитые районы Средней Азии.
Заселение Дальнего Востока изучено достаточно полно. Мы даже знаем о донесении начальника погранпоста, зафиксировавшем появление первых переселенцев из Кореи. Случилось это 21 сентября 1863 года. Знаем, что к 1871 году у реки Суйфун было семь корейских деревень с населением 1 616 человек, которым в первые два года власти в виде пособия выдали 35 тысяч пудов продовольствия из военных запасов. Причинами переселения были непомерный феодальный гнет в Корее, обезземеливание крестьян, нищета.
Власти в общем-то доброжелательно относились к корейским переселенцам, охотно оформляли документы о принятии их в русское подданство. Как и русским колонистам, прибывавшим из европейской части страны, им помогали сельхозинвентарем, продовольствием, предоставляли налоговые льготы. К тому же царизм в своем противоборстве с нарождающимся японским милитаризмом видел в корейцах естественных союзников. Самураи, многократно совершавшие набеги на Корею, были заклятыми ее врагами. И, наверное, совсем не случайно одному из боевых кораблей русского флота было присвоено имя «Кореец». Канонерская лодка «Кореец» вместе с легендарным крейсером «Варяг» погибла в неравном бою с японской эскадрой у корейского порта Чемульпо (ныне Инчхон) в 1904 году.
Массовое заселение Дальнего Востока корейцами произошло в 1905—1910 годах, когда многие тысячи корейцев, не выдержав гнета японского колониального режима, эмигрировали в Россию. Они встретили внимательное отношение со стороны простых русских людей. Когда, спасаясь от голода, корейские беженцы по льду Амурского залива перебрались в Приморье и Приамурье, русские люди старались накормить и приютить страдальцев, соби
181

рали деньги, пищу, одежду. А купец Пуцилов, как гласит предание, почти все состояние отдал, чтобы спасти умирающих от голода. Корейская деревня, основанная беженцами, была названа в его честь Пуциловкой.
К 1910 году на Дальнем Востоке насчитывались сотни корейских деревень с населением свыше 50 тысяч. Они стали пионерами возделывания риса, чумизы и даже занимались шелководством. Особая роль принадлежала им и в овощеводстве. «Здесь
182

своих овощей благодаря корейцам развелось так много, что не знают, куда девать их избыток»,—писал начальник Удского уезда Амурской области в 1907 году.
Как и весь трудящийся люд России, корейские крестьяне и рабочие в полной мере испили горькую чашу капиталистической и кулацкой эксплуатации, чиновничьего произвола, национального гнета. Поэтому они всем сердцем приняли, Октябрьскую революцию, активно участвовали в защите ее завоеваний от внутренней контрреволюции и иностранной интервенции на Дальнем Востоке. В 1919—1922 годах на Дальнем Востоке действовали партизанские отряды, в которых было немало корейцев.
Корейцы охотно вступали не только в национальные, но и в русские партизанские отряды, действовавшие в различных районах Дальнего Востока. Так, многие корейцы были в Сучанском партизанском отряде Г. М. Шевченко, Приханкайском отряде Е. В. Лебедева, в 6-м Сучанском отряде М. А. Анисимова, в отрядах Волкова, П. И. Ярошенко, Назаренко, Наумова, Совиц-кого, Ф. М. Петрова-Тетерина, Н. К. Ильюхова, Лихоткина, А. Д. Борисова, в партизанской группе Марковкина, в партизанском отряде Каландрашвили, Амурско-Забайкальском отряде А. Н. Бутрина (Старик), в Зейском партизанском отряде и многих других.
В 1919 году под руководством Сергея Лазо и Ильи Слин-кина состоялся съезд трудящихся Ольгинского уезда (в селе Сер-геевка). В его резолюции говорилось, что корейцы Приморья — равноправные граждане России, и поэтому они получают землю наравне с русскими и представителями другой национальности. Съезд избрал командующим партизанскими отрядами С. Лазо. Одним из партизанских отрядов командовал Цой Хо Рима.
Примером доблестного служения русской революции являются жизнь и подвиг дочери корейского народа Александры Петровны Ким-Станкевич.
...В сентябре 1918 года Александра Петровна, выполняя ответственное задание по эвакуации в надежное место ценностей и документов амурских большевиков, попала с товарищами в засаду под селом Екатерино-Никольским и была расстреляна калмы-ковцами...
Одним из активнейших участников партизанского движения на Дальнем Востоке был командир партизанского соединения Хон Бом До, которого называли «корейским Чапаевым».
Есть сведения и об участии корейцев в колхозном движении и культурном строительстве. А вот как жители Тихоокеанского побережья оказались в самом центре Евразиатского континента — об этом всегда можно было лишь догадываться. До последнего времени эта тема была закрытой,
183

Сегодня можно лишь предполагать, какие мысли обуревали корейцев в пути, когда по чьей-то злой воле в течение считанных суток их выселили с обжитых мест и повезли неизвестно куда. Везли в грузовых вагонах, голодных и холодных. Везли не день, не два, не неделю — месяцами. Многим так и не довелось ступить на новую землю — их могилами стали разъезды и станции Транссибирской магистрали и Турксиба. А сколько погибло корейцев от репрессий, проведенных до и после переселения, сколько умерло их от болезней уже по прибытии в Казахстан и Среднюю Азию — мы об этом тоже практически ничего не знаем!
Нельзя без волнения читать исповедь хабаровчанки врача Галины Степановны Ким: «Я давно написала свои, а точнее мамины воспоминания о корейцах, хотя мои домашние и отговаривали: «О корейцах молчат, не пишут...»
В общем, в 1869 году переехали на постоянное жительство во Владивосток мамины дед с матерью, женой, детьми. Мамин дед — Антон Когай, был, видимо, состоятельным человеком: купил два каменных дома. Один из них сдавал в аренду. Селиться разрешали и землю давали тем, кто крестился. У детей поэтому были русские имена Меланья, Софья, Клементин.
Софья Антоновна — это мамина мама, моя бабушка. С ее слов, дед Клементин дослужился до полковника. Когда я об этом говорю, меня обычно спрашивают: «Он был белогвардейцем?» Я отвечаю, что о белогвардейцах тогда понятия не имели...
У бабушки Софьи Антоновны были дети: Вера, Надежда, Любовь, Павел, Дмитрий и Аэлита.
Наш дед Трофим Пак происходил из бедной семьи. Очень любил учиться. Не имея средств одеться и обуться, он в школу бегал босиком, неся за спиной сноп соломы. Когда ноги сильно замерзали, он останавливался и в соломе грел ноги. Его в зятья выбрал мамин дед. Трофим Пак работал коммивояжером в компании «Кунтс и Альберте». А после революции был вроде бы нотариусом.
Вера Трофимовна — моя мама. Тетя Надя — учительница, Люба — врач. Павел окончил в Ленинграде артиллерийское училище. Дмитрий умер в молодом возрасте. Аэлита Трофимовна преподавала историю в Магаданском пединституте, сейчас на пенсии.
Деда Трофима арестовали. Обвинили в шпионаже — японский шпион. Сгинул. И мы молчали очень долго. Мамин дед Антон Когай после революции сдал дома. Там открыли детские сады. Золото в горшке (глиняном) он куда-то спрятал, и его не нашли. Но про него тоже все молчали: тут не то что золота, жизни лишали.
184

Дед и бабушка со стороны моего отца были неграмотными. Жили мы на Камчатке. Отец мой Степан Яковлевич Ким был сотрудником ОГПУ. С нами жили бабушка Елена и дед Яков. Жили мы в доме командиров Красной Армии. С нами жили Суч-ковы: тетя Аня, дочь Рая. Имени отца не помню. Жили дружно. Кухня общая. Коридор тоже. У Сучковых была одна комната, у нас — две.
В нашей семье росло трое детей: Борис — 1928 года рождения, Тоня — 1930 года рождения, и я— 1933 года рождения.
Помнится, мама рассказывала: в 1933 — 1934 годах отца перевели в Хабаровск, и жили мы в одной комнате — отец, она, я и бабушка Софья Антоновна. Где-то на третьем этаже в доме на Воло-чаевской. Дедушка Яков, бабушка Елена, Боря и Тоня оставались на Камчатке.
Эвакуация корейцев началась, когда мы все находились на Камчатке. Тулупы, посуду и очень многое оставили — некому, негде и некогда было продавать. Собирались в спешке. Отец взял три чемодана книг — Маркса, Ленина, Сталина. Помню, что все страдали от качки. Дельфины прыгали высоко, и вдали мы видели фонтан, выпускаемый китом.
Подали товарный состав. Отца назначили начальником поезда. Мы занимали один вагон: наша семья, тетя Люба с мужем (студенты третьего курса медицинского института), тетя Надя — студентка четвертого курса пединститута, ее муж — студент четвертого курса Дальневосточного университета — изучал английский язык, бабушка. Не знаю, как мы все собрались. Говорили, что везут в Голодную степь и всех корейцев уморят, так как среди них прячутся японские шпионы.
По дороге поезд встречали голодающие люди. Они протягивали нам руки. Мы бросали им круглые буханки хлеба. Нас привезли в Бухару. Разместили в мечети группами. Сотни семей под одной крышей.
Отец съездил в Самарканд. Купил двухкомнатный глинобит-тый дом. Рядом поселился брат деда Якова с семьей — они сняли комнату у узбеков. Недалеко от нас нашла кров бабушка Софья Антоновна. Тетя Люба и ее муж дядя Миша окончили четвертый курс мединститута в Самарканде. Дядя Миша поругался с начальником милиции, «пришили» статью — «шпион»,— посадили. Пропал и он.
Где-то в 1938 году, когда отец работал начальником производства на водочном заводе, днем пришел домой в белом чесучовом костюме в сопровождении русского милиционера и понятого — узбека. Узбек как зашел в комнату, от удивления воскликнул: «Сколько здесь книг! Арбы две небось надо, чтобы заб-
185

рать все...» Увезли отца в Ташкент. Мама, беременная, ездила к нему. Через несколько месяцев отец вернулся и сообщил: «Арестовали Ежова, Сталин ни при чем. Это ежовщина виновата». Отпустили его темной ночью без копейки денег. Он подошел к незнакомому мужчине и попросил денег на билет до Самарканда Тот дал. Приехав домой, папа сразу же отправил деньги, а мама даже посылку собрала. Этот мужчина, русский инженер, судя по всему, не ожидал возврата долга. Потом он долго переписывался с моими родителями. 4 Мамы моей нет в живых, нет в живых тети Нади и тети Любы. Мама рассказывала, что они учились в гимназии. После революции, по декрету В. И. Ленина, их стали обучать в школах на корейском языке. Я знаю, что в селах Ташкентской области учили корейский язык. В Самарканде таких школ не было. Учились мы все хорошо и стали специалистами каждый в своей области. Сестра Тоня была доцентом на кафедре психотерапии в Самаркандском мединституте. Я уже на пенсии. Но продолжаю трудиться — невропатологом в поликлинике. Сын у нас инженер. Его жена — клинический ординатор в Хабаровском мединституте. Дочь — студентка четвертого курса мединститута. Мой муж работает главным металлургом в СКТБ «Тяжмаш». Отец мой жив. Ему 83 года. Он — персональный пенсионер республиканского значения.
Я помню, что у родителей были альбомы с корейскими песнями и с переводами с русского: «По Муромской дороге», «Кли-ментина» и другие. Старые кореянки эти песни знают и поют. А я, помню, учила их. на слух у мамы. Естественно, ни я, ни брат, ни сестры писать и читать по-корейски не умеем».
До нынешней поры, хотя на дворе время гласности, о событиях собственной истории корейцы узнают в основном из зарубежных источников. Так, финский кореец профессор Хельсин-ского университета Ко Сон My, выпустивший к 50-летию «великого переселения» книгу «Корейцы советской Центральной Азии», называет несколько причин, побудивших власти к репрессивным мерам против целого корейского народа, да и не только против него. Во-первых, корейские поселения Дальнего Востока представлялись советским правителям благоприятной средой для деятельности японской агентуры. Во-вторых, высокая концентрация корейского населения вызывала опасения — неровен час, потребуют свою автономию. Кроме того, переселение корейцев решило бы и такие задачи, как освоение обширных, малозаселенных районов Казахстана и Средней Азии, расширение зоны рисоводства. Ведь они могли заполнить демографический вакуум, образовавшийся в Казахстане, где население за десять предвоенных лет сократилось почти на миллион человек. 186

В книге воспроизводится фотокопия постановления Совнаркома СССР и ЦК ВКП (б), опубликованного 20 декабря 1937 года. «За образцовое и четкое выполнение ответственного задания правительства по перевозкам,—говорится в нем,—СНК и ЦК ВКП (б) объявили благодарность начальнику УНКВД Дальневосточного края тов. Люшкову Г. С., всему коллективу сотрудников УНКВД Дальневосточного края и работникам Дальневосточной железной дороги, участвовавшим в выполнении этого задания». Далее постановление обязывает соответствующие органы представить к наградам особо отличившихся.
«Ответственное задание правительства по перевозкам» — вот так было названо изгнание и насильственное переселение, по дан
187

ным того же Ко Сон My, 180 тысяч корейцев. Рядом с фотокопией помещен портрет самого Г. С. Люшкова, который через полгода эмигрировал в Маньчжурию. Он опубликовал статью в журнале «Геккан Рошиа», где сообщил, что на Дальнем Востоке в тот период было "арестовано 9 тысяч партсовработников и военных по подозрению А участии в нелегальных группировках. Кроме того, было арестовано 11 тысяч и выслано 8 тысяч китайцев, арестовано 2,5 тысячи корейцев, 600 поляков, несколько сот немцев, латышей и литовцев, тысяча харбинцев (вернувшихся на родину белоэмигрантов).
Насколько правомерны предположения Ко Сон My, насколько точны цифры, приводимые им, мы сможем узнать лишь после их сверки с подлинными документами, которые пылятся в архивах вот уже более полувека. Но есть основания думать, что они близки к истине.
Это, в частности, подтверждают документы, полученные мной из Управления КГБ СССР по Приморскому краю и из Хабаровского краевого партийного архива.
В недрах НКВД был сфабрикован краевой корейский повстан-- ческий центр, который якобы готовил вооруженное восстание против СССР. Его задачей было — отторгнуть Дальний Восток от России. Именно это утверждает выписка из приговора по делу первого секретаря Посьетского райкома ВКП (б) Афанасия Кима от 25 мая 1938 года: «...В 1934 году Ким по заданию Квантунской армии являлся одним из организаторов Дальневосточного краевого повстанческого центра, подготовлявшего вооруженное восстание корейцев против Советского Союза. В том же 1934 году Ким установил связь с одним из руководителей антисоветской правотроц-кистской организации в Дальневосточном крае Дерибасом (начальник ДВК Управления НКВД.— Л. С.) и по его заданию продолжал вести подготовку к вооруженному восстанию корейцев против Советской власти, лично вербуя повстанческие кадры...»
25 мая 1938 года славный сын корейского народа Афанасий Ким был казнен в Хабаровске. Это ему, Афанасию Киму, посчастливилось в 1921 году встретиться с Владимиром Ильичом Лениным: он был секретарем-переводчиком главы корейской делегации Ли Донхи. А. Ким оставил о волнующей встрече воспоминания. Вместе с Афанасием Арсентьевичем расстреляли его друга, тоже делегата XVII съезда партии, начальника политотдела совхоза имени Сунь Ятсена Михаила Кима. К слову сказать, его сын прислал мне фотографию, на которой его отец запечатлен рядом... с И. Сталиным. Участь А. Кима и М. Кима разделили другие корейские коммунисты-интернационалисты, встречавшиеся с В. И. Лениным! Были расстреляны, а потом посмертно реабилитированы: философ
188

Пак Дин Шун, директор корейского педагогического техникума Хан Мен Ше и директор сельскохозяйственного техникума во Владивостоке Нам Ман Чун. Были репрессированы участники конгрессов Коминтерна дальневосточные большевики Ким Ман Гем, Те Хун, Яков Каин...
Выселение корейцев шло планомерно. Первая, вторая очереди... 26 сентября 1937 года бюро Далькрайкома ВКП (б) приняло постановление «О выселении корейского населения из Смидович-ского района и города Комсомольска-на-Амуре». В нем говорилось: «Включить в состав районов второй очереди переселения корейское население Смидовичского района.
Утвердить тройки по переселению корейского населения в следующем составе: по Смидовичскому району: уполномоченного крайисполкома ВКП (б) Тонкачева (секретарь РК ВКП (б), уполномоченного крайисполкома Минского (председатель райисполкома), уполномоченного УНКВД по ДВК Борзова (начальник РО НКВД).
По городу Комсомольску-на-Амуре: уполномоченного крайкома ВКП (б) Вилинова (секретарь горкома ВКП (б), уполномоченного крайисполкома Корнилова (пр. горисполкома), уполномоченного УНКВД по ДВК Голянова (начальник  РО НКВД).
Поручить Легконравову перевести деньги для районных троек, для расчета с переселенцами Смидовичского района и Комсомольска-на-Амуре.
Утвердить график отправки эшелонов переселенцев-корейцев из Смидовичского района — 28 сентября, станция погрузки Ин, г. Комсомольска-на-Амуре — 16 октября, станция погрузки — Ветка-Хабаровск — 28 сентября». v ч
Можно предположить, что операции по насильственному (подчеркиваю— насильственному.— А. С.) выселению корейцев проходили не всегда гладко. Об этом, в частности, свидетельствует решение бюро Хабаровского горкома ВКП (б) от 20 сентября 1937 года: «Отметить возможность попыток со стороны отдельных корейских семейств оттянуть отъезд, под предлогом отсутствия кого-нибудь из членов семьи, желания выписать родственников из других районов. Предложить районным тройкам организовать отправку тех, кто имеется налицо, за исключением инфекционных больных.
Предложить районным тройкам представить окончательно уточненный список лиц, подлежащих переселению, имея в виду, что по Сталинскому району отправка эшелона предстоит 25 числа в количестве 60 вагонов, по Кировскому району 25 числа — 59 вагонов, по Центральному району 30 числа — 60 вагонов. 26 сентября начать подвозку людей к эшелонам. Дело организовать таким образом, чтобы первые машины с людьми прибыли к месту отправки 24 сентября в 4 часа утра.
189

В отношении изучения политического настроения отметить, что это дело поставлено слабо. Бюро горкома отмечает, что факты, происшедшие на корейском кладбище, выразившиеся в том, что было выкопано 18 трупов и что до сих пор КРУМу неизвестны подробности этого дела. Это является провокацией против мероприятий, проводимых в связи с переселением корейцев. Обязать Боингу в течение дня и ночи представить подробный доклад о случившемся.
Обязать тройку Сталинского района проверить переселенцев-корейцев с участка мелькомбината и расположенных в поселке вблизи корейского кладбища. Поставить вопрос перед тройкой Хабаровского района, чтобы при посадке корейцев из колхоза «Красный Восток» была бы выделена группа, проводящая кампанию. Работу по отбору паспортов полностью закончить 20 числа. Весь материал на старшего лейтенанта Лен Ли направить начальнику УНКВД по ДВК Люшкову.
Обязать представителей районов оказывать полное содействие товарищам из армии, прикрепленным к районным тройкам, для учета и изъятия всей освобождающейся жилплощади в городе в связи с переселением корейцев.
Отчислить всех записавшихся детей из школ к 22 сентября. В связи с поступившими материалами о противодействии проводимым мероприятиям со стороны бывшего управляющего кирпичными заводами весь материал передать органам НКВД».
И. М. Варейкис, прибывший в Хабаровск в январе 1937 года, не успел построить ни одного дома: боролся с «врагами народа». А вот принять беспрецедентное решение о квартирах, освобождаемых корейцами-переселенцами, успел. Постановление, подписанное им 27 сентября 1937 года, предписывало: «Для распределения квартир переселенцев-корейцев в городе Хабаровске создать комиссию в составе: тт. Варейкиса, Хаханьяна, Легконравова и заместителя председателя крайисполкома Удодова. Решение комиссии считать окончательным». .        •
Как просто решилась квартирная проблема!
Справедливости ради отмечу, что фальсификация дел на корейцев-мужчин, обвинения их в шпионаже в пользу иностранных разведок начались задолго до 1937 года. Могу утверждать, что высокие награды небезызвестного чекиста Т. Д. Дерибаса получены не только за безупречную службу, но и за «умелое руководство» по созданию липовых шпионских организаций и групп. 11 октября 1957 года военный трибунал Тихоокеанского флота посмертно реабилитировал слушателей совпартшколы в городе Ворошилов-Уссурийске Цой Сен Муна, Цой Дина, Пак Ден Има, которых к высшей мере наказания приговорила «тройка» полно-190

мочного представительства ОГПУ Дальнего Востока 23 октября 1933 года. Заседаниями «тройки», как известно, руководил Т. Д. Дерибас.
То, что тогдашние власти не доверяли корейцам, подтверждает и их послепереселенческая судьба. В этом смысле царские чиновники были куда дальновиднее своих послереволюционных коллег. До начала пятидесятых годов корейцев не брали в армию, они не имели права выезда за пределы той или иной области без особого на это разрешения. Когда началась война, тысячи корейцев бросились в военкоматы с заявлениями, в которых просили отправить их добровольцами на фронт. Писали письма Сталину, Ворошилову, Калинину, но безрезультатно. Лишь некоторым удалось попасть на фронт, и то только потому, что приняли фамилии местных народов. И из этих немногих двое — Александр Мин и Александр Хан — стали Героями Советского Союза.
Массовый героизм в годы военного лихолетья проявили корейцы—труженики тыла. В 1943 году пять корейских колхозов Узбекистана: «Полярная звезда», имени В. И. Ленина, «Правда», имени Свердлова и «Северный маяк», внесли в фонд Советской Армии шесть миллионов рублей и отправили на фронт тысячи посылок. Председатель колхоза «Северный маяк» С. Г. Цой со своей семьей внес на строительство танков и самолетов миллион рублей. Тракторист колхоза «III Интернационал» (ныне персональный пенсионер) Павел Лим внес на сооружение танка все свои сбережения — 303 тысячи рублей.
Переселенцы-корейцы освоили огромные массивы в Кзыл-Ор-динской, Талды-КургансКой, ряде других областей Казахстана. Неоценим их вклад в окультуривание новых земель в Каракалпакии, Хорезме, Ферганской долине и Особенно в Ташкентской области Узбекистана, других среднеазиатских республиках.
У корейцев есть природная черта — трудолюбие. Несмотря на весь трагизм послепереселенческого положения, когда приходилось жить в землянках или в помещениях для скота, когда от непривычного климата, от антисанитарии сотнями гибли дети, когда власти всемерно ограничивали их права, люди не опустили безвольно руки, а, засучив рукава, строили новую жизнь на новой для себя земле. ^
Конечно же, без благожелательного, добрососедского отношения местных жителей они вряд ли вытянули бы все это. Вкус лепешек и сушеного урюка, которыми делились те с переселенцами, до сих пор помнят очевидцы тех страшных событий. И слова о дружбе * которые сегодня произносят советские корейцы, не просто слова — это дань огромного уважения и благодарности к народам, на чьей земле обрели в конце концов мир и покой
191

корейцы. Дружба эта скреплена десятилетиями совместного труда, взаимопомощи, добрососедства.
Лишь в начале пятидесятых годов корейцев уравняли в правах с гражданами СССР. И они потянулись в другие города, регионы — кто учиться, а кто в поисках лучшей жизни. Сегодня корейцев можно встретить во всех республиках, правда, живут они компактными общинами лишь в Казахстане и Средней Азии, а также на Сахалине, Северном Кавказе. И трудятся они практически во всех отраслях народного хозяйства. Немало среди них деятелей науки, культуры, образования, спорта, партийных и советских работников, хозяйственных работников и специалистов. Четверо корейцев представлены в высшем депутатском корпусе страны. Словом, корейцы заняли достойное место среди народов Советского Союза. Казалось бы, что еще желать?
Но долго, наверное, их будет мучить синдром «великого переселения». Сегодняшние его проявления — это пассивность корейцев в общественно-политической жизни и катастрофически запущенное состояние корейского языка, культуры. Национальная культура, традиции, обычаи, родной язык очутились у советских корейцев на грани вымирания. Нынешнее молодое поколение, живущее в городах и районах (а это до 70 процентов всех корейцев), не знает ни национальных традиций и обычаев, ни истории своего народа, почти не владеет разговорной речью. Если же задаться целью найти умеющих читать и писать на родном языке, то их придется искать среди 60—70-летних. Подобное положение не случайно. Если до конца 30-х годов существовали пединститут, техникум, средние школы с преподаванием на корейском языке, то впоследствии они были ликвидированы. В настоящее время в Узбекистане, где проживает более 200 тысяч корейцев, только в семи классах преподается их родной язык. В пединституте имени Низами ведется подготовка учителей корейского языка, но остро не хватает преподавателей, учебно-методических пособий, словарей, технических средств обучения. Корейский театр и газета в Алма-Ате существуют на дотации, а ансамбль Че Чун Узгосфилармонии 20 лет мыкается по чужим углам.
Председателю оргкомитета по созданию культурного центра советских корейцев в Узбекистане профессору С. Хану часто приходится встречаться с корейцами, живущими в США, Японии, Швеции, КНР, Канаде. Они прекрасно владеют родным языком, а вот советские корейцы, по мнению С. Хана, в этом отношении настоящие изгои. В Швеции, к примеру, проживает всего 600 корейцев. Но в школах, где учатся их дети, три раза в неделю преподается родной язык. В Японии имеется корейский универси-192

тет. В США издаются десятки журналов и газет на корейском языке.
Происходящая в стране ассимиляция многих малочисленных народов имела свое «научное» обоснование. Долгое время в литературе, да и в официальных документах отмирание различных языков и культур трактовалось как процесс сближения наций, интернационализации национальных отношений.
Национальность, национальные интересы, национальная культура — это реальность, с которой нельзя не считаться. Каждый народ, населяющий нашу многонациональную страну, характеризуется неповторимой, самобытной культурой. Думать, что можно формировать интернациональное без национального — значит отрываться от реальной основы, лишать народ его питательной сферы. Вполне естественное стремление национальных меньшинств к развитию своего языка, культуры надо использовать для обогащения интернациональных общечеловеческих цедностей.
«Люди старшего поколения, некогда переселившиеся в Россию, уже давно ушли из жизни,— писали 15 ноября 1988 года в Политбюро ЦК КПСС корейцы, ветераны труда, персональные пенсионеры Владимир Дмитриевич Ким, Федор Ким, Хагир Ким, Павел Л им и Евгений Пак,—мы, нынешнее поколение, являемся их потомками. Все мы родились в России, другой Родины у нас нет. Советский Союз — наша единственная Родина, и мы другой Родины себе не представляем. Однако постепенно теряются самобытность нашего народа, его традиции, культура. В этом, к сожалению, немаловажную и отрицательную роль сыграли культ личности и застойный период».
В «Комсомольской правде» от 30 июня 1988 года опубликована статья «Корейцы» делегата XIX Всесоюзной партийной конференции поэта Олжаса Сулейменова. Суть его публикации верно отражает драму корейской культуры, в частности литературы, где он пишет: «На мой взгляд, поучительна драма корейской литературы в нашей стране. Помнится, в конце тридцатых годов с Дальнего Востока переселили корейские колонии. Что же произошло за последние годы? Было закрыто 380 национальных школ, два педагогических института. Многие корейцы почти забыли родной язык, при этом не освоив по-настоящему русского. Цри Союзе писателей Казахстана создана секция корейской литературы, но практически издавать книги невозможно. Один печатный станок с корейским шрифтом не способен спасти корейскую литературу».
В долгу перед советскими корейцами историки. Корейцы принимали активнейшее участие в борьбе с иностранными захватчиками на Дальнем Востоке. Надо, чтобы молодежь о ней знала полнее. Ветераны партии и труда корейской национальности предлагают обсудить возможность о присвоении имен революционеров-
13 Дело краевого масштаба
193

корейцев, активных участников партизанского движения на Дальнем Востоке, героев Великой Отечественной войны Афанасия Кима и Михаила Кима, Александра Мина, Алексея Хана школам, улицам, колхозам в Казахстане и Узбекистане.
Перестройка положила начало курсу на максимальное удовлетворение национально-культурных запросов народов СССР, особенно в сфере языкового развития и общения, возрождения передовых традиций и национальных обычаев, по всей стране стали расти национально-культурные центры. Не было исключением появление корейских национально-культурных центров. В Хабаровске такой центр появился в октябре 1989 года, значительно позже, чем в Алма-Ате, Москве или Ташкенте, хотя на Дальнем Востоке проживают не менее шестидесяти тысяч корейцев, больше всего корейцев на Сахалине — около сорока тысяч, а остальные живут и трудятся в Приморском крае, Амурской, Камчатской и даже Магаданской областях. Назвали его «Тангель», что значит «единство». А председателем правления центра стал преподаватель Хабаровского училища искусств К. Дю.
Какие цели преследует «Единство»? К. Дю объяснил в интервью «Тихоокеанской звезде», что это прежде всего возрождение национального сознания через изучение родного языка. Уже сейчас действует три класса по изучению корейского языка для взрослых, а 1 сентября 1990 года «Тангель» открыл воскресные школы для детей.
Специалисты подготовили программы, чтобы в ходе игры дети легче усваивали национальные обычаи и традиции, язык. Хабаровский корейский национально-культурный центр также одной из главных задач считает содействие разделенным семьям в поисках родственников, для чего активисты центра добились авиарейса из Хабаровска в Сеул. Ведь часть корейцев, проживающих ныне на советском Дальнем Востоке, в 1938—1945 годах была насильственно вывезена японскими захватчиками для работ на Сахалине, в большинстве из южной части оккупированной ими Кореи.
Намерены активисты «Тангеля» расширять деловые и культурные связи с КНДР и Южной Кореей, планируется создание в Хабаровске еще одного центра традиционной восточной медицины.
...Более полувека назад была разорвана история советских корейцев. Рана, образовавшаяся в результате, еще не затянулась.

ХАРБИНЦЫ
«В середине 30-х годов, после оккупации Маньчжурии японцами, многие из наших соотечественников перебрались в другие города Китая, выехали в Австралию, Канаду, другие страны, в том числе в Советский Союз в связи с продажей КВЖД Японии. Так, в 1935 году началась эвакуация советских граждан в СССР. На железной дороге работали на паритетных началах советские граждане совместно с китайцами. Советские люди имели временное китайское гражданство. Это были рабочие, инженеры, техники, служащие и их семьи. Только из города Харбина выехало около 30 тысяч семей. В 1937 году многие из них были арестованы, как японские шпионы, большинство было расстреляно...» (Из книги В. Куликова, Л. Бергольцева, В. Кирюшина «Китай». М., 1989.)
Правда о трагической судьбе харбинцев, бывших работников Китайско-Восточной железной дороги, приехавших в СССР в предвоенные годы, к глубокому сожалению, до сих пор не сказана. Дети и вйуки безвинно казненных и погибших в сталинских концентрационных лагерях и сейчас боятся рассказывать о печальной доле отцов и дедов, на которую их обрекли.
Собирая материал о харбинцах, я обратился к помощи «Хабаровской недели», после чего стали приходить письма.
«Прочла вашу заметку в «Хабаровской неделе» и решила откликнуться, хотя родные и отговаривали,— написала Елена Леонидовна Ласун.— Родилась я на станции Фуляэрди КВЖД. В 1932 году выехала с родителями с КВЖД в Советский Союз. Что вас интересует? Мой телефон... Вечером всегда дома... С уважением Е. Ласун».
...Их семья состояла из шести человек. Отец, Святкин Леонид Матвеевич, родился в 1897 году в городе Уральском Уральской губернии. В 1900 году с родителями выехал в Харбин. В 1908 году с ними же вернулся в Россию, в Саратов. В 1913 году снова оказались в Харбине. В июле 1916 года Леонида Матвеевича досрочно

призвали на военную службу в Заамурскую железнодорожную бригаду, где он в учебном батальоне закончил курсы телеграфистов.
Мама, Святкина Клавдия Александровна, родилась в 1903 году в Саратове, выехала с родителями в Харбин. Там познакомилась с Л. М. Святкиным, и они поженились. С 1918 года Леонид Матвеевич работал телеграфистом в различных городах Маньчжурии — Хайларе, Фуляэрди, на станции Пограничная. В Маньчжурии родились дети: сын Владимир, дочери Елена, Наталья.
Во время конфликта в 1929 году Святкины оказались в Харбине. Леонида Матвеевича арестовали. Сидел он в тюрьме Сунбей. Вышел оттуда больным и измученным. Святкины сразу же вернулись на станцию Пограничная. Лена с братом учились в советской школе. Перед отъездом в СССР родители отправились в Харбин за покупками. В это время хунхузы перерезали железную дорогу между Харбином и станцией Пограничная. Леонид Матвеевич и Клавдия Степановна выехали в СССР через станцию Карымская. Детей Святкиных друзья родителей погрузили в товарный вагон и отправили через станцию Гродеково. Здесь их встретил отец.
— Поселились мы в Хабаровске,—продолжает рассказ Елена Матвеевна.— Папа работал специнструктором на главпочтамте. Жили мы на третьем этаже в старом здании главпочтамта. Затем нам дали квартиру на улице Пушкина. К нам приехала из Харбина бабушка — папина мама. Мама пошла работать секретарем финотдела НКВД.
Жили мы хорошо до 1937 года. Мама отдыхала на курорте
196

в Крыму, когда ночью к нам на квартиру нагрянули с обыском. Все в квартире перевернули. Не знаю, что они искали. Взяли заграничные пластинки, книги. Ордер на обыск был выписан на маму. Когда она приехала, папа рассказал ей об обыске. Она сказала, что это недоразумение. Пойдет на работу и все выяснит. Как ушла, так и не вернулась. Папу сразу же уволили с работы. До этого шесть лет не был в отпуске — некем было заменить, а тут оказался не у дел. Безработным ходил несколько месяцев. Жили тем, что продавали вещи. Приехала папина сестра и забрала мою сестренку Наташу. Папа устроился грузчиком. Я училась в седьмом классе, брат — в восьмом. Так мы прожили до февраля 1938 года.
Мы с братом просили отца написать Сталину письмо о маме, но он нам сказал: «Дорогие мои! Сталин все знает». Эти слова я запомнила на всю жизнь. 28 января 1938 года на нас обрушился но-
197

вый страшный удар: папу исключили из партии «за притупление бдительности, неразоблачение своей жены и высказанное сомнение в правильности ее ареста». Папа совсем упал духом, видимо, догадывался о своей участи. 14 февраля 1938 года в квартире снова появились энкавэдэшники, все перевернули, ничего не взяли — брать уже нечего было, а папу увели. Мы горько плакали, прощаясь с ним. Больше мы его никогда не видели и ничего не слышали о нем. Остались мы одни с 82-летней бабушкой. К нам крепко пристало клеймо «дети врагов народа», отношение в школе к нам резко изменилось. С трудом окончили учебный год. За нами приехала папина сестра и забрала всех нас к себе.
Мы благодарны директору Владивостокского рыбного техникума, к сожалению, фамилии его я не помню. Он, несмотря на наши крамольные анкеты, принял в техникум. Брат поступил на технологическое отделение, я — на учетно-бухгалтерское. С осени 1938 года пришлось идти работать, стипендии не хватало. Я подрабатывала вечерней гардеробщицей в техникуме, брат — в студенческой столовой.
Зимой 1940 года, к великой нашей радости и счастью, освободили нашу маму. Она просидела в хабаровской тюрьме два года и четыре месяца. Поехала во Владивосток, забрала сестренку, остатки вещей и вернулась в Хабаровск. Брат не захотел продолжить учебу и поехал с ней. Маму трудно было узнать. Ушла цветущей и красивой женщиной, а вышла из тюрьмы седой старушкой...
В ноябре 1988 года мы с сестрой Натальей Леонидовной Три-шечкиной обратились в краевую прокуратуру с просьбой сообщить о судьбе отца. 13 января 1989 года ко мне на квартиру пришел работник Краевого управления КГБ и вручил бумагу об обвинении отца в «шпионской деятельности». Устно сообщил, что отца осудили к расстрелу 23 августа 1938 года. В бумаге, переданной чекистом, говорилось, что свидетельство о смерти отца могу получить в отделе ЗАГСа Центрального района города Хабаровска. Но сделать это оказалось не так просто. С меня потребовали свидетельство о рождении, чтобы установить, «что я действительно его дочь». Такового у меня, к сожалению, не сохранилось. Ходила туда дважды. Свидетельство о смерти отца получила с прочерками о причине смерти и месте. Единственно, что мы узнали,—это дату гибели папы: 16 сентября 1938 года. Значит, наш отец Святкин Леонид Матвеевич был расстрелян 16 сентября 1938 года, через 24 дня после вынесения приговора.
Нам, дочерям, хотелось до конца выполнить долг перед отцом, и мы с сестрой 3 апреля 1989 года написали в партийную комиссию при Хабаровском крайкоме КПСС о восстановлении отца в 198

партии. Решением бюро крайкома партии наш отец был восстановлен членом партии с 1932 года, разумеется, посмертно...
Работники партийной комиссии краевого комитета партии познакомили меня с содержанием документов, из которых можно узнать, что это был человек смелый, решительный и преданный делу партии.
31 августа 1937 года закрытое партийное собрание Хабаровского главпочтамта разбирало «дело» Святкина. На нем присутствовали: Рыжов, Тороев, Челышев, Святкин, Свеженцев, Ершова, Иванов, Корчевский, Грудский, Карпов, Касилов. Собрание началось в 18.25 и закончилось в 22.00. Из одиннадцати человек выступило девять. Читая выступления, трудно понять, в чем же состояла вина коммуниста Святкина. В речах — дежурные фразы в духе того доносительно-обличительного времени.
После парторга Тороева с объяснениями выступил Л. М. Святкин. Он сказал: «В ночь с 28 на 29 августа 1937 года ко мне на квартиру пришли из НКВД с обыском. Взяли золотые вещи и письма сестры жены. 29 августа я заявил об этом парторгу т. Тороеву и т. Челышеву. Мотивом к обыску, полагаю, была сестра моей жены. Она с тремя братьями жила в Маньчжурии и работала на КВЖД. После продажи дороги их отправили в СССР. Жена в прошлом году ездила в Ялту устраивать сестру на курорт — она болеет туберкулезом. В этом году тоже ездила и была у нее два дня. Об этом знаю из телеграммы жены, которую она выслала из Москвы...»
Товарищи задали Л. М. Святкину около двадцати самых разных вопросов: где вступил в партию, кем работал в Китае, кто из родных остался в Харбине, какой был прием в партию, легальный или нелегальный, как попал на спецработу, и кто поручался, и другие. Он отвечал на них обстоятельно и искренне. Привожу лишь некоторые из его ответов.
В партию Л. М. Святкин вступил на станции Пограничная. При вступлении заявления не подавал. Его пригласили и сказали: поручаем тебе профсоюзную работу. Ее надо вести нелегально. А о вступлении в партию ему сказали, что будешь платить членские взносы и будешь кандидатом в члены партии. Так он стал коммунистом.
Как только приехал в Хабаровск, пошел в Далькрайком ВКП (б). С ним долго беседовали, смотрели документы. На прощание поблагодарили за работу в подполье и наказали, чтобы он никому и никогда не рассказывал, чем занимался на КВЖД.
А работал он на дороге с 1918 года телеграфистом. Участвовал в профсоюзной работе — собирал членские взносы, выполняя задания председателя профкома. Во время конфликта уволился с дороги и находился в подполье. Но полиция арестовала и отправила на
199

станцию Хайлан. Там и освободили. Остановился у брата жены. Прожил до января 1930 года. Потом его восстановили в правах, уплатили деньги с момента увольнения с дороги. Он продолжил работу в профсоюзе. На КВЖД Леонид Матвеевич пробыл до апреля 1932 года. В 1931 году произошли изменения в партийной работе. Приехали новые руководители парторганизации. Его пригласил пятковод (очевидно, руководитель пятерки.— А. С.) и заявил: «Мы тебе выделяем отдельную квартиру. Ты посели у себя одного надежного человека». Святкина предупредили, чтобы никому не говорил о своем постояльце. Значительно позже узнал, что у него жил секретарь районного комитета партии товарищ Тамарин. А Леонид Матвеевич был вроде технического секретаря. Документов партийных у него там никаких не было. В Хабаровске в Далькрайкоме ВКП (б) ему вручили партийный билет.
...Золотые вещи, находящиеся у Л. М. Святкина, принадлежат сестре жены: часы, кольца, брошки, браслет. Сестра жены живет на пенсионные деньги, полученные с КВЖД. Муж сестры до конфликта работал на концессии. (Эта фирма прогорела, и он оказался безработным. Устроился на КВЖД. Оттуда его выгнали. Он когда-то служил у белых и, если бы он в Россию приехал, по мнению Л. М. Святкина, его бы арестовали.)
На спецработу он, Л. М. Святкин, попал в 1932 году по приказу начальника управления связи Бидусенко. Тогда же его выдвинули на работу в ПВО. Поручались за него Янковская — она тогда работала в КрайРКИ, и врач горбольницы Кемень. Жена работает в НКВД в финотделе в должности бухгалтера, а выполняет работу секретаря начальника финотдела. Когда жена поступила на службу, он, Святкин, поручился за нее. У него среди сотрудников НКВД есть знакомые, которые знали его по Харбинскому подполью.
Из расстрелянных сейчас на дороге он знал по станции Пограничная Короля и Дорожко. На этой станции руководителем его пятерки был Голиненко. Его расстреляли в 1932 году. Об этом он узнал от его жены...
Предполагаю, что коммунисты-связисты, решая судьбу своего товарища, мало задумывались над тем, что своими выступлениями вольно или невольно обрекают его на верную гибель. А если задумывались? Страшно.
«Грудский: Сейчас настал момент, когда мы должны изучать каждого человека, так как у нас немало шпионов. Я не хочу сказать о том, что Святкин такой. Если среди приехавших с КВЖД есть расстрелянные, то необходимо проверить, не имел ли Святкин связей с расстрелянными. Жена Святкина золото хранила у себя. Разбирая материалы о Святкине, мы должны глубоко вник гуть в это дело...
200

Корчевский: Вопрос со Святкиным очень острый. Он работник спецотдела. Дальше его на этой должности оставлять нельзя. Я знаю товарища Святкина с 1935 года. По службе он не имел никаких замечаний. Да и в общественной жизни коллектива активно участвовал, был первым заместителем секретаря парторганизации. Я никогда не слышал от него антипартийных высказываний...
Тороев: Обыск у Святкина делали не случайно. Если судить по его ответам, то сестра его жены поддерживала связь с бело-бандитом. Он знал об этом и не информировал об этом парторганизацию... Сестра жены живет в Ялте, и можно считать, что она завербована в шпионы и использовала жену Святкина в своих интересах, так как последняя работала на ответственной работе в НКВД...
Челышев: Святкина никто в партию не принимал. Парторгу это нужно выяснить. Связь сестры жены с белобандитом, который зовет ее обратно в Маньчжурию. Святкин не может поручиться за жену, которая поддерживала связь с сестрой. В 1932 году расстрелян вождь пятерки, а товарищ Святкин ничего не сказал об этом парторганизации».
И так и сяк старались выступающие, а наскрести обвинений так и не смогли. Но для строгого выговора, по их мнению, было достаточно.
«Партийное собрание, — говорилось в принятом решении,— постановляет: за потерю бдительности в отношении своей жены и ее сестры и скрытие на квартире золота объявить Святкину строгий выговор. Одновременно партсобрание считает невозможным дальнейшее пребывание т. Святкина на спецработе. Что касается самого вступления в партию и утверждения, собрание поручает т. Тороеву выяснить в горкоме и райкоме ВКП (б) и в зависимости от полученных сведений поставить вопрос на обсуждение парторганизации. В связи с наличием материала тов. Святкина освободить от обязанностей заместителя парторга».
Тороев, видимо, старался найти компромат против Святкина, но это ему было не по силам: сколько ни прибавляй к нулю нулей, в сумме останется нуль. Поступившее из Далькрайкома ВКП (б) письмо не столько обвиняло харбинца, сколько говорило о порядочности Леонида Матвеевича, хотя, может быть, заключительные его строки и сыграли роковую роль. Инструктор отдела печати ДКК ВКП (б) В. И. Татаринов доносил: «В типографии Иванов-ского-на-Амуре работает печатником некто Птухин, приехавший не знаю в каком году из Харбина. Был членом партии. При проверке партдокументов райком партии исключил Птухина из рядов партии, как сомнительного (путаная биография, не ясны мотивы вступления в партию). Амурский обком партии решение об исклю-
201

чении Птухина утвердил, но крайком партии решение это отменил и поручил дополнительно проверить. Примерно год спустя, в начале этого года, вопрос вновь решался на бюро крайкома. За него поручились и дали положительную характеристику член партии Святкин, работающий в управлении связи, и беспартийный Куди-нов (очевидно, оба работали вместе с Птухиным в Харбине). По их справкам выходит, что Птухин преследовался японской жандармерией и т. д. Собственно, эти справки и дали возможность крайкому восстановить Птухина в партии. В августе этого года Птухин арестован за принадлежность к японской разведке. Прошу проверить связи Птухина со Святкиным. 8.1X37 г.  В. Татаринов».
Находиться на свободе Л. М. Святкину оставалось пять месяцев. Может быть, что-то можно было изменить в его судьбе, но когда на заседании бюро Центрального райкома ВКП (б) Хабаровска 28 января 1938 года от него потребовали отречься от жены, он отверг это кощунственное предложение.
Тогда-то и появился вот этот документ: «...Установлено: жена Святкина имела тесную связь с сестрой Плотниковой, муж которой находился в Маньчжурии, что золотые вещи Плотниковой были на хранении у Святкина и отобраны органами НКВД. Кроме этого, 6—7 сентября 1937 года арестована и заключена в Хабаровскую тюрьму жена Святкина. Тов. Святкин не дает ясного ответа об аресте его жены, не знает, за что ее арестовали, и что он никогда и ничего подозрительного за своей женой не замечал, даже когда она ездила в Ялту к своей сестре, муж которой находится за границей.
Тов. Святкин не только утерял бдительность, но и скрывает виновность жены, арестованной органами НКВД, и сомневается в ее виновности.
Бюро райкома ВКП (б) постановляет: решение первичной парторганизации Хабаровского почтамта отменить. За притупление политической бдительности, выразившееся в неразоблачении своей жены, арестованной органами НКВД, и высказываемое сомнение на бюро РК в правильности и обоснованности, ареста его жены, Святкина Леонида Матвеевича из рядов ВКП (б) исключить...»
Через шестнадцать дней после принятия этого неправедного решения Л. М. Святкина арестовали, ровно через семь месяцев — 16 сентября 1938 года — по постановлению НКВД СССР и Прокурора СССР от 28 августа 1938 года казнили. В определении военного трибунала Дальневосточного военного округа, принятом 20 августа 1957 года, говорилось: «...обвинение Святкина было основано исключительно на его «признательных» (точнее, выбитых жесточайшими и физическими пытками.—Л. С.) показаниях, свидетели по делу не допрашивались. 202

Из имеющегося в деле единственного протокола допроса Святкина от 12 апреля 1938 года усматривается, что во время конфликта на КВЖД в 1929 году он был арестован и сотрудником китайской полиции Кравченко завербован для шпионской работы, передал ему сведения о составе местной партийной организации и ее решениях, что в 1932 году по предложению китайской полиции он выехал в Советский Союз, где должен был установить связь с агентом полиции, но связник не явился.
Данные показания Святкина не соответствуют действительности и опровергаются другими доказательствами. Дополнительной проверкой установлено, что сведениями о связях Святкина с китайской полицией и принадлежности к агентуре японской разведки УКГБ по Хабаровскому краю не располагает.
Допрошенные в процессе проверки свидетели Агафонов, Копелев, лично знавшие Святкина по совместной работе, охарактеризовали его как честного и добросовестного коммуниста и отличного работника. По изложенным мотивам прокурор просит постановление НКВД и Прокурора СССР в отношении Святкина отменить и дело производством прекратить...»
Приговор был отменен и дело прекращено. Судьбу Л. М. Святкина разделили тысячи бывших харбинцев. При этом коммунисты прошли такой же путь унижения человеческого достоинства, как и Л. М. Святкин. На всех заранее органами НКВД были подготовлены списки, и первичные организации дружно клеймили «чужаков». Даже шло негласное соревнование в том, кто больше разоблачит членов партии, прибывших на Дальний Восток из других регионов страны и из-за рубежа. Передо мной список только одной группы коммунистов-харбинцев, которую проверял Таллер. В нем двадцать человек. Из него мне известны две фамилии: Л. М. Святкина и Г. С. Вотинцева. Оба были расстреляны. О судьбе остальных можно только гадать, но я почти не сомневаюсь — она трагическая.
Первого августа 1936 года на собрании в управлении «Даль-леспрома» в Хабаровске в одночасье была решена судьба инженера-экономиста члена ВКП (б) с 1920 года Валериана Федоровича Ищенко. Его обвинили в связях с друзьями детства по Харбину Гавриилом Асиным и Константином Поповым (уже арестованными НКВД) и за потерю политической бдительности, выразившуюся в том, что он, будучи членом парткома Института внешней торговли, содействовал приему в партию явного троцкиста Лифшица. Неоднократно выступая на собраниях по очищению аппарата от классово чуждого элемента, за эти полгода пребывания на работе в лесопродснабе не выявил ни одного чужака, а работающего финансистом белогвардейца Белого не только не выгнал
203

из аппарата, а, наоборот, в мае сего года выдал пособие на лечение (100 рублей) и не рекомендовал возвращаться в Хабаровск. На основании вышеизложенного «Ищенко Валериана Федоровича... за связь, укрывательство контрреволюционеров-троцкистов, двурушничество, как замаскировавшегося троцкиста, из рядов ВКП (б) исключить».
С таким набором обвинений в те времена была единственная дорога — в тюрьму, а затем и к стенке.
Из большой семьи Емельяна Филипповича Савченко-Панченко, работавшего на станции Лидохэдзе в Маньчжурии и вернувшегося в СССР, арестовали его самого, дочь Веру, ее мужа Евгения Станиславовича, его брата Михаила с женой Ниной. Михаила забили на допросе в Хабаровской внутренней тюрьме НКВД, его жена отсидела десять лет в лагере в Караганде за никогда не совершаемые преступления.
Потрясает судьба молодой красивой женщины Нины Александровны Романовой, родившейся в 1912 году в Харбине и расстрелянной по постановлению НКВД СССР в 1938 году в хабаровской тюрьме. О ней мне сообщил по телефону ее брат А. А. Романов. «Несколько лет назад я даже не решился бы слова сказать о сестре,—поделился он.—Так сильно нас когда-то запугали...»
«Сестра Нина в 1930 году поступила в Ленинградский институт инженеров путей сообщения,— написал потом в письме А. А. Романов. — Его она окончила в 1935 году и по направле
204

нию МПС СССР приехала в Хабаровск в Управление ДВЖД. В это время ей исполнилось двадцать три года. Мать с отчимом жили на станции Шимановской. Отчим работал инспектором по подготовке кадров, а затем в политотделе железной дороги.
Нину зачислили инженером в службу эксплуатации. Здесь она работала до ареста. В 1937 году я получил письмо от матери. Она огорошила меня вестью об аресте Нины и отчима. Матери предложили в 24 часа выехать за пределы Дальнего Востока. В течение года она жила в Ржеве, бросив все вещи на ст. Шимановская.
Через одиннадцать месяцев ей написали, что отчима освободили из тюрьмы и восстановили на работе в депо ст. Шимановская. В связи с этим мать вернулась к отчиму. О сестре долгое время не было никаких известий. В 1939 году мама поехала в Хабаровск и обратилась к прокурору, который ей ничем не смог помочь, а только доверительно сказал, что «вероятно, она уже осуждена, и ее нет в живых». Обращение в НКВД в Хабаровске также не прояснило судьбу Нины. И только в 1943 году следователь, который вел дело отчима, сообщил, что сестру приговорили к расстрелу в составе работников Управления ДВЖД якобы за участие во вредительстве и шпионаже в пользу Японии. Все эти сведения мною получены от матери. Я сам никуда не обращался и, по существу, не имел связи с сестрой.
Нина состояла в комсомоле. В него она вступила в Харбине — комсомольская организация находилась на нелегальном положении. Отчим также состоял в ВКП (б) с 1921 года. По своему характеру сестра была общительна, увлекалась литературой, принимала активное участие в работе комсомольской организации института, а затем и управления дороги. Она не скрывала, что родилась в Харбине и училась в гимназии, принадлежащей КВЖД (где я тоже учился до 1929 года). В 1935 году Нина вышла замуж за выпускника Ленинградского института путей сообщения МПС. Фамилию оставила девичью: диплом был выписан на фамилию Романовой. Где в настоящее время ее муж, как его фамилия — не знаю, так как с ним я не был знаком. Принимал ли он какие-либо меры к выяснению судьбы Нины, я тоже не знаю. Мне только известно со слов матери, что муж Нины после ее ареста уехал из Хабаровска: был сильно напуган.
Меня в 1937 году, в период моей учебы в Ленинграде, несколько раз вызывали в областное управление НКВД, где задавали провокационные вопросы об отчиме. О Нине ничего не спрашивали. Мне угрожали, говорили, что посадят в тюрьму, если я не . открою правду об отчиме.
Я не могу представить себе, что Нина могла участвовать в каких-либо вредительских и террористических организациях или заниматься шпионажем в пользу Японии или другой страны. Живя
205

в Харбине, она никуда не ходила, не имела близких друзей или подруг, так как там было очень опасно водить дружбу и общаться даже с товарищами из-за слежки за советскими гражданами. И все дети железнодорожников, граждане СССР, вели замкнутый образ жизни. По вечерам они вообще никуда не выходили.
Единственной виной Нины, видимо, явилось то обстоятельство, что она до шестнадцати лет жила в Харбине. А я не попал в поле зрения НКВД, вероятно, только в силу того, что выехал из Китая двенадцати-тринадцатилетним мальчишкой и поэтому не мог участвовать в каких-либо фашистских организациях».
Наступившие добрые перемены, очищение нашей жизни от деформаций и искажений недавнего прошлого позволили нам открыто говорить о темных страницах отечественной истории. Права жительница Алма-Аты Н. Н. Бабошина, которая настойчиво ищет следы отца и брата, бывших работников КВЖД. «Современная политика гласности,—делится она,—помогает нам избавляться от многолетнего страха, отчужденности и вынужденного молчания. Порою даже не верится, что настала светлая пора, когда можно вслух поделиться всем пережитым в тяжелые годы сталинских репрессий и брежневского застоя... Недолго продолжалась наша счастливая жизнь. В октябре 1937 года в одну ночь арестовали отца и брата. Как гром с ясного неба грянула беда на нашу семью. Но в страшной беде оказались не мы одни. Каждую ночь «черный ворон» увозил целыми партиями отцов, матерей, братьев и сестер. Всех прибывших с КВЖД постигла одинаковая участь. Оставались дети и немногие женщины. С каждым днем людей охватывал страх и предчувствие надвигающейся беды. С каждым часом нарастало глубокое смятение среди знакомых и соседей. Сотни, тысячи семей постигли несчастье, слезы, отчаяние. Постепенно мы почувствовали явное отчуждение сверстников. Росло недоверие, общения боялись даже те, кого постигла беда. Люди замкнулись в себе из-за боязни, что тебя ночью увезет «черный ворон», уцелевшие женщины оставили попытки разыскать внезапно исчезнувших родственников. Наша мама умерла униженная, оскорбленная, оплакивающая без вести пропавших мужа и сына. Она так ничего и не узнала до самой смерти об их судьбе...»
Горестную исповедь Н. Н. Бабошиной дополняет хабаров-чанка Алла Ефимовна Избежетская. В 1935 году, в связи с продажей КВЖД, ее родителям выделили подъемные — значительную по тем временам сумму, и предложили выехать в СССР. Место постоянного жительства люди выбирали сами. Избежетские, отец которых Хайм Миркимович работал в Харбине в советской газете, избрали Хабаровск. Здесь их ждал первый удар: нельзя. Порекомендовали Ташкент. Оказалось, что и там нельзя остановиться. 206

Направили в Коканд. «Это похоже на ссылку».—грустно усмехнулся Избежетский. Но самое страшное, как показало время, было впереди.
— В 1937 году,—вспоминает Алла Ефимовна,—из нашего двора, в котором проживало шесть семей харбинцев, арестовали всех взрослых — вагонного мастера Леонтия Лапина, его жену Брониславу Иосифовну, дочь Галину, семнадцатилетнего сына Игоря, у Галюков — отца и мать, одинокого рабочего-железнодорожника Юд, супругов Верхотуровых, медицинскую сестру Нину Мороз и ее подругу Галину Шред... В нашей семье сначала взяли маму Агафью Григорьевну, а затем и папу. Он в это время работал в редакции газеты «На стальных путях». Мы, дети харбинцев, остались одни. У Нины Мороз жил слепой отец и помогал нянчить внучку. И они канули куда-то. Однажды пришли взрослые и опечатали двери наших квартир. Начались нащи адовы муки и страдания по детским домам, тюрьмам и пересылкам. С мамой я встретилась через семнадцать лет. Карлаг до неузнаваемости изменил ее. Из тюрем и лагерей возвратились калеками и нравственно опустошенными Бронислава Иосифовна с дочкой Галиной и сыном Игорем, мама Люси Шалюк, Галина Шред. Остальные, в том числе и мой папа, исчезли навсегда. За что так жестоко покарали нас? За то, что с открытым сердцем и самыми радужными надеждами ехали на родину?
И сейчас, спустя более полувека после трагического 1937 года, нелегко ответить на этот вопрос. Очевидно одно: аресты и уничтожение харбинцев были одной из карательных акций сталинского режима.
О начале массовых кампаний по выселению «потенциальных врагов народа» поведал Николай Степанович Власов, который в 1932 году, после окончания Московской Центральной школы ОГПУ, прибыл в распоряжение Полномочного Представительства ОГПУ по ДВК. «С жильем в те годы,— пишет Н. С. Власов, — было архиплохо. Мы жили в гостинице, которую превратили в цыганский табор. Были и семейные с детьми. Мой непосредственный начальник Колобов — руководитель экономического отдела — заверил, что жилищный вопрос пусть меня не волнует, он скоро разрешится, и передал мне списки на нескольких листах. В них значились лица, работавшие в краевых учреждениях и на промышленных предприятиях. Пояснил, что все они подлежат выселению за пределы края как политически ненадежные. Вопрос жилья решает Москва. Ответ ожидается со дня на день. Выбор жилья будет большим.
— В чем они обвиняются? — спрашиваю у Колобова.
— Ни в чем...
— Причины выселения?
207

— Это потенциальные враги народа. Все они служили при царском самодержавии, а кто и участвовал в колчаковской армии.
— Их многие тысячи в нашей стране. Что даст нам их выселение со сменой жительства?
— Дальневосточный край особенный. Он граничит с Китаем и Японией. А Япония, как известно, активно готовится к войне с нами. В случае нападения бывшие, те, что указаны в списке, перейдут на сторону врага. А в настоящее время это не больше и не меньше, как резерв японской разведки.
Об агрессивности Японии нам не раз говорили еще в школе. Разрешение с Лубянки пришло. Мы начали вызывать по очереди всех зачисленных в списки и предлагать покинуть город в течение двадцати четырех часов и селиться в любой местности, за исключением ряда городов. Обязывали по прибытии непременно встать на учет в органах ОГПУ. Те же, кто не выполнят наших распоряжений, будут объявлены во всесоюзный розыск. Тогда санкции будут более серьезные. Мне тогда было и невдомек, что выселение за пределы ДВК — это не что иное, как начало массовых репрессий...
При проверке одного дела потребовалась консультация краевого санитарного врача. Им оказалась бывшая жена Рудзутака, председателя партийного контроля при ЦК ВКП (б).
До приезда в Хабаровск она работала в кремлевской поликлинике. Ее брат служил на Лубянке. Слушая ее рассказы за чашкой чая, я был ошеломлен информацией о чудовищных физических пытках, которые уже в то время применялись на Лубянке. У меня, тогда еще молодого человека, это не укладывалось в голове. Оказывается, что наша акция с выселением «потенциальных преступников» более чем гуманна по сравнению с тем, что применяют следователи на Лубянке.
А у нас, в ПП ОГПУ по ДВК, на очереди выселение харбинцев. Этих не только за пределы края, а на Крайний Север, в спецлагеря. В списки харбинцев включались все, кто прибыл в СССР через посольство СССР в Китае. Они тоже, как и служащие при царском режиме, потенциальные враги...
Я решил познакомиться с некоторыми харбинцами. По телефону вызвал на беседу некую Романову, работавшую референтом у председателя крайисполкома. Ею оказалась девушка лет семнадцати, она прибыла в СССР по визе советского консульства со станции Пограничная. Ее родители работали на КВЖД. Мать умерла от «испанки» в 1920 году, отец — затерялся неизвестно где. Девушка жила у тетушки. О Харбине знала лишь по книгам, учась в школе для детей советских граждан. Прибыла в нашу страну двенадцатилетней. И тоже «харбинка» — потенциальный враг народа! Мне 208

по-человечески стало жаль ее. И я решил избавить ее от неминуемой смерти... Женился на ней. Начальство, узнав о моей помолвке, разгневалось. И громко заявило: «На днях получим распоряжение из Москвы о выселении харбинцев. В списках врагов — ваша жена. Что будете делать?»
«Поедем вместе,—отвечаю.—Дорога дальняя, вдвоем веселее».
С харбинкой живу и доселе. Три года как справили золотую свадьбу...»
В 1934 году Н. С. Власов уцелел. Но в 1937 году, когда на харбинцев снова обрушилась более жестокая волна репрессий, был исключен из партии и выгнан из рядов НКВД. Только счастливая случайность спасла от более сурового наказания.
Расскажу о некоторых земляках-харбинцах, которых казнили в один день 21 января 1938 года. Документы о них подготовила пресс-группа УКГБ СССР по Хабаровскому краю.
Михаила Даниловича Медова, лоцмана парохода «Калинин», арестовали 13 октября 1937 года по обвинению в участии в террористической шпионско-диверсионной деятельности, причастности к агентуре японской разведки. Постановлением «тройки» УНКВД по ДВК от 28 декабря 1937 года его осудили по ст. 145, 158 УПК РСФСР. Расстреляли М. Д. Медова 21 января 1938 года. Его обвинение основано на его «признательных» показаниях. К моменту ареста следствие не располагало конкретными данными о его преступной деятельности, а поскольку он не раз бывал в Китае, подозревали его в преступных связях с японской разведкой и белогвардейскими организациями в Китае.
Механик парохода «XXI МЮД» Никифор Аксентьевич Анфи-ногенов, обвиненный в участии в террористической шпионско-вредительской деятельности, причастии к агентуре японской разведки, отрицал принадлежность к разведывательным органам иностранных государств. Но все равно был расстрелян 21 января 1938 года. Осиротели сыновья Павел, Борис, Петр, дочь Люба. Нелегко досталось и их матери Вере Ивановне Анфиногеновой, отправленной в арестантском вагоне в печально известный Карлаг.
Разумеется, находились и людишки, которые показывали на товарищей. Так, обвинения против механика катера «Доронин» «шпиона и террориста» Бориса Андреевича Телечкина, 1914 года рождения, неженатого, было основано на письмах и показаниях осужденных и заявлениях отдельных граждан. Помполит капитана катера докладывал: «В период навигации Телечкин Б. А. являлся одним из ярых бузотеров на судне. 27 января в обеденный перерыв, придя из столовой, в кругу своих товарищей по работе с иронией заявил: «Да, обед хорош, можно работать, только далеко не уедешь». Из характеристики секретаря партячейки ле-
14 Дело краевого масштаба 209

вого берега: «Настроения у гр. Телечкина Б. А. антисоветские. Ведет разговоры среди команды, что в Харбине все есть, а здесь ничего не купишь. Прошу как можно срочно убрать г. Телечкина Б. А. с парохода как чуждого олимента или совсем уволить». Призыв секретаря партячейки услышали где надо, 7 августа 1937 года Телечкина арестовали и 21 января 1938 года по постановлению «тройки» УНКВД по ДВК расстреляли.
21 января 1938 года роковым оказалось для многих харбинцев — работников Амурского речного пароходства, в том числе для механика Сергея Гавриловича Шевелева, рабочего Ивана Федоровича Лобастова, помощника механика парохода «Астрахань» Алексея Денисовича Соколова, 1907 года рождения, беспартийного, с низшим образованием...
Следователи, фабриковавшие обвинения. против харбинцев, не отличались большой фантазией. Причислив человека к японской разведке, приписывали ему вполне «конкретные» задания. А. Н. Соколову якобы секретарь японского консульства в Хабаровске поручил «совершить террористический акт над Блюхером, но этого задания он не выполнил». Малограмотный И. Ф. Лобастов вроде бы успел сообщить брату, проживавшему в Шанхае, о Хабаровском авторемзаводе, о вновь построенных теплоходах «Киров», «Сталин» и о том, что Хабаровск тянется до Красной Речки. О подкреплении «признательных» показаний объективными данными вопрос даже не возникал. И то, что вынужденной подписью под «нужным» следствию протоколом допроса обрекали человека на расстрел — тут совесть никого не мучила. Чужая жизнь для исполнителей преступных указаний ничто не значила. В стране, превращенной в филиал НКВД, смерть стала обыденностью, универсальным способом решения проблем между человеком и властью.
Механик С. Г. Шевелев, «являясь агентом японской разведки», собирал «обширнейшие сведения военно-экономического характера». Кроме того, Шевелеву поручалось «накапливать сведения о торговом и военном флоте, плавающем на Амуре, и воинских перевозках». Даже малосведущему в разведке человеку было ясно: С. Г. Шевелев, имеющий один класс образования, ограниченный в средствах передвижения, не способен «собрать обширнейшие сведения военно-экономического характера», а тем более критически проанализировать процессы, происходящие в экономике региона. Энкавэдэшники, расстреляв С. Г. Шевелева, отправили на лесоповал в Коми АССР его жену Прасковью Аристарховну, 1893 года рождения. О судьбе мужа ГУЛАГ МВД в 1946 году сообщил, что Шевелев С. Г., находясь в ИТЛ МВД, 18 ноября 1940 года умер от упадка сердечной деятельности, о чем сделана запись в отделе ЗАГС области. Налицо обман на высоком государственном уровне. 210

Мой рассказ о трагедии харбинцев, естественно, не претендует на полноту. Со временем он будет расширен и подкреплен новыми документами и фактами. Это подтверждает и жизнь. Мне казалось, что судьбы харбинцев вершились подручными Сталина в предвоенные годы. Но ошибался. В городском обществе «Мемориал» меня познакомили с хабаровчанином Владимиром Михайловичем Клепиковым. Он приоткрыл неизвестную для меня страничку истории.
Родился Владимир в 1922 году в Хайла ре, в семье служащего известной торговой фирмы И. Я. Чурина — Михаила Тимофеевича Клепикова и Варвары Ивановны Доровской. Судьба в годы гражданской войны занесла их за рубеж. Мать у Владимира умерла рано. Сын рос с отцом и согласно его воле в 1939 году поступил в Шанхае во французский университет «Аврора» на медицинский факультет. Обучение велось на французском языке. 8 марта неожиданно умер отец. Клепиков-младший из Шанхая вернулся в Хар-
14*
211

бин. О продолжении учебы не могло быть и речи. Тут надвигались грозные события. Вот-вот Красная Армия, разбив фашизм, по договору с союзниками должна была выступить против японцев. Русские, проживавшие в Маньчжурии, находились в тревоге: как с ними поступят. Большинство наших соотечественников никакой вины за собой не чувствовали и спокойно ждали прихода Красной Армии, хотя имели возможность выехать в южные районы Китая.
Воинов-освободителей по доброй русской традиции в Харбине и других городах Северо-Восточного Китая встречали хлебом-солью. Но большинство вручавших дары были позже арестованы.
Солдаты и офицеры из передовых частей говорили эмигрантам: нас нечего бояться, а вот следом за нами идут работники СМЕРШа, их надо опасаться. Как только вошли представители этого недоброй памяти ведомства, началась большая охота за всеми «белыми». Хватали всех без разбора от пятнадцати-шест-надцатилетних до глубоких стариков. Кто-то мог бы и спрятаться. Но никто этого не делал: люди даже не предполагали, что Красная Армия учинит расправу над бывшими своими соотечественниками.
— Нас, как скот, в вонючих вагонах стали вывозить в Союз,— рассказывает В. М. Клепиков.—Я с группой более двух тысяч человек попал в Уссурийск. Нас заключили в конюшни. Наскоро приспособленные под тюрьмы помещения были переполнены. Мы спали на деревянных голых нарах, переворачивались по команде. По ночам водили к следователям, где записывали наши биографии. Никаких материалов о нашей вредительской и шпионской деятельности, естественно, не было. Шестого декабря 1945 года два эшелона холодных арестантских вагонов проследовали мимо Хабаровска. Привезли нас в Тавлу Востокураллага. Состояние моих товарищей было отчаянным. Мы ничего не знали о судьбе родных и близких, оставшихся в Китае. Многие не выдерживали неизвестности, унижений и оскорблений лагерной администрации и охраны, сходили с ума или при удобном случае кончали жизнь самоубийством.
Мы работали на лесоповале и шпалозаводах, когда появились военные следователи. Снова переписали данные биографий. Весной 1947 года приехали старшие офицеры и объявили суровые приговоры: 10, 15 и 25 лет исправительно-трудовых лагерей. Как говорится, без суда и следствия, без предъявления обвинения. Чем руководствовались при определении срока наказания, не могу понять до сих пор. Назначенные ни за что ни про что десять лет я отбыл, как говорится, от звонка до звонка. При освобождении мне вручили вот эту бумажку.
«Решение от 15 марта 1947 года,—говорилось в ней,—по делу Клепикова Владимира Михайловича, 1922 года рождения, 212

уроженца города Хайлара. Комиссией Прокуратуры СССР, КГБ СССР и МВД СССР на основании п. «б» ст. 204 УПК РСФСР в уголовном порядке прекращено. Справка дана для предъявления в органы социального обеспечения.
Заместитель начальника отдела МВД СССР Шленинков».
Выжили из знакомых харбинцев,— продолжает грустную исповедь В. М. Клепиков,—очень и очень немногие. Меня, к примеру, спасли те два курса медицинского факультета «Авроры» — я работал фельдшером. Константина Янкевича, тоже харбинца, моего нынешнего друга по Хабаровску, выручило богатырское здоровье, хотя он все десять лет провел на тяжелых физических работах.
Самоуправство и произвол работников СМЕРШа на территории чужой страны, даже не с подданными СССР, разлучило многие тысячи семей и покалечило людские судьбы.
Уже позже мы узнали о мучениях родных и близких, оставшихся в Харбине и других городах. Они не раз обращались в советское консульство. Его работники словно в рот воды набрали — молчали. А потом стали говорить: «Молитесь богу, авось он поможет». Русские, проживавшие в городах Северного Китая, стали разъезжаться по всему свету — в Южную Америку, Западную Европу, многие выехали в Австралию. В Востокураллаге отбывал срок актер Виктор Лавров — прима харбинской оперетты. Его жена, математик по профессии, уехала с дочкой в Австралию.
Братья Анатолий и Александр Тумановы, арестованные в Харбине молодыми, пробыв в концентрационных лагерях по десять лет, вышли на свободу больными и не рискнули заводить семьи. По-иному сложилась судьба их брата Константина Александровича Туманова, уехавшего до войны в Париж. Он окончил Сорбонну и стал крупнейшим микробиологом мира.
...Я отдал вам, читатель, всю информацию, какой располагаю. Думаю, это лишь малая толика правды о трагических судьбах харбинцев.

No comments:

Post a Comment