«МЫ ЕГО НЕПРЕМЕННО РАЗЫЩЕМ...»
26 апреля 1937 года «Тихоокеанская звезда» известила о приезде в Хабаровск нового уполномоченного Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП (б) по Дальневосточному краю П. Г. Мос-катова, особо уполномоченного заведующего ОРПО ЦК ВКП (б) Г. Маленкова. Ему предстояло стать одним из погромщиков Дальневосточной партийной организации, в том числе и в Еврейской автономной области.
Первого секретаря обкома ВКП (б) Матвея Павловича Хавкина в марте срочно вызвали в Москву к Г. Маленкову. Бывшего председателя облисполкома И. И. Либерберга арестовали в Москве и упрятали в шкирятовскую тюрьму «особо опасных преступников» для партийного и советского аппарата.
Неизвестно, о чем шел разговор Г. Маленкова с М. Хавки-ным. Скорее всего, Г. Маленков выразил неудовольствие малым числом выкорчеванных врагов народа в области: в 1936 году было вскрыто не то пять, не то шесть троцкистов и их пособников. Хотя на месте старались очень сильно, искали и... находили среди преданных партии коммунистов.
6 сентября 1936 года «Биробиджанская звезда» писала: «Хотя проведена большая работа по очистке организации от чуждого и враждебного элемента, от контрреволюционеров-троцкистов, зиновь-евцев, шпионов и жуликов, но все же в отдельных организациях было допущено ослабление бдительности, не всех врагов удалось разоблачить во время проверки и обмена документов. В результате такие троцкисты, как Либерберг и Волобринский, заклятые враги и обманщики, получили новые партийные билеты...»
9 сентября 1936 года газета напечатала постановление президиума облисполкома. В нем говорилось: «1. Снять Либерберга И. И. с должности председателя облисполкома, исключить его из_состава членов пледума и президиума исполкома ЕАО. 2. Про
122
сить Далькрайисполком исключить Либерберга И. И. из состава членов пленума и президиума Далькрайисполкома. 3. Просить ВЦИК исключить Либерберга И. И. из состава членов ВЦИК».
Список «разоблаченных врагов партии и народа» постепенно растет. Заведующий отделом руководящих партийных органов обкома ВКП (б) Ф. Стасюков в газете за 16 сентября 1936 года информирует читателей: «...Из партии исключены контрреволюционеры-троцкисты Либерберг, Волобринский, Рагаев, Корнеева. Разоблачение этих контрреволюционеров-троцкистов должно послужить серьезным напоминанием для всей парторганизации, что не все враги разоблачены».
Ничего, что областная антисоветская правотроцкистская шпио-нско-вредительская организация существует пока лишь на бумаге и не названы ее руководители. На местах уже полным ходом идут аресты.
9 мая 1937 года бюро Смидовичского райкома ВКП (б) исключило из партии председателя колхоза «Урмиец» Моисея Менде-левича Горбовицкого и поручило... начальнику районного отдела НКВД Борзову вести дальнейшее расследование для точного выявления роли Горбовицкого в восхвалении Троцкого. В пояснительной записке к решению бюро райкома ВКП (б) говорилось: «Поступил компромат о связи Горбовицкого М. М. с троцкистом Берейша. После митинга по обсуждению приговора над троцкист-ско-зиновьевской бандой в августе 1936 года троцкист Берейша собрал в своей квартире несколько человек, в том числе и Горбовицкого, где за выпивкой троцкист Берейша восхвалял Троцкого. Подлинные слова Берейши: «Зачем клеймите позором Троцкого? Ведь у него много заслуг перед революцией. Я от своих слов не откажусь, пусть меня расстреляют». После этого Берейша налил стакан вина и предложил тост за здоровье Троцкого».
8 мая 1937 года «Тихоокеанская звезда» публикует статью П. Москатова об итогах отчетов и выборов в дальневосточной партийной организации. Пробыв в крае всего две недели и не разобравшись как следует в обстановке, автор глубокомысленно размышляет о серьезных недостатках в работе областных партийных органов и всячески возносит погромщиков и доносчиков типа П. Савина, начальника политотдела Крутогоровского рыбокомбината на Камчатке. Первой он называет областную парторганизацию ЕАО. Вот его слова: «...Биробиджанский обком ВКП (б), как известно, допустил ряд крупных ошибок. Вместо честного признания своих ошибок секретарь Биробиджанского обкома Хавкин встал на путь их замазывания...»
12 мая 1937 года состоялось заседание бюро Далькрайкома партии. Оно обсудило вопрос о работе обкома ВКП (б) ЕАО. С док
123
ладом на нем выступил все тот же. П. Москатов. Работа областной парторганизации по разоблачению врагов народа была признана неудовлетворительной/В принятом постановлении, в частности, говорилось: «...В процессе обсуждения решений февральского пленума ЦК ВКП (б) и проведения чистки парторганов вскрыто систематическое извращение решений партии и принципов большевистского руководства со стороны обкома ЕАО и его секретаря тов. Хавкина М. П.
В результате притупления большевистской бдительности к врагам народа (Либербергу и др.) обком не разоблачил врагов народа, и для ложного показа своей политической бдительности Хав-кин при помощи членов бюро Грабштайна, Стасюкова опорочил ряд товарищей, обвиняя их в связях с троцкистами, путем составления заведомо клеветнических документов...»
Бюро крайкома ВКП (б) освободило Хавкина М. П. от работы первого секретаря обкома партии ЕАО и объявило ему строгий выговор.
22—23 мая состоялась вторая областная партийная конференция ЕАО. В отчете, напечатанном 27 мая в «Тихоокеанской звезде», говорилось: «...В составе бюро и самого обкома были буржуазные националисты, враги народа Либерберг, Хуберман. В аппарате обкома «выдвиженцем» Хавкина был ныне разоблаченный троцкист Волобринский. Наивными младенцами пытались предстать на конференции члены бюро. Они видели, знали об антипартийной практике Хавкина, внутренне были не согласны, но выступить против него мужества не хватило — таков был ответ второго секретаря обкома Аншина, членов бюро Грабштайна, Шварцбарда, Лавтакова и других. Кто заставлял Аншина, Шварцбарда, Грабштайна составлять заведомо клеветнические документы на коммунистов? Кто заставлял члена бюро Рохи петь дифирамбы Хав-кину, заведомо зная о принадлежности его к троцкистской оппозиции в 1923 году?»
Читая выступления делегатов конференции, диву даешься: люди словно соревновались в том, кто больше предъявит обвинений во вражеской деятельности своим товарищам.
Но Беляев, ответственный контролер уполномоченного КПК по ДВК, поощряет такие выступления: «...Вполне понятны клокочущие страсти, с которыми выступают делегаты. У подавляющего большинства коммунистов кипит кровь, когда им становятся известны факты гнусной деятельности компании Хавкина.
То, что Хавкин уехал из области, еще не значит, что мы не сможем его найти. Мы его непременно разыщем и поступим так, как он того заслужил. Я могу это вполне ответственно заявить от имени уполномоченного КПК по Дальнему Востоку. Я вчера
124
говорил по телефону с тов. Москатовым, информировал его о настроении делегатов конференции. П. Г. Москатов сказал: «Конференция запишет так, как найдет правильным. Она запишет несомненно ясно и определенно о необходимости исключения из рядов партии Хавкина и привлечения его к уголовной ответственности».
Делегаты конференции не могли не заметить неблаговидной роли доверенного лица Москатова, его развязного, не признающего возражений тона. Когда Беляев держал речь, инструктор Далькрайкома партии Орловецкий сделал ему замечание — поубавить обличительный пыл. Но получил резкий отпор: «Я тут присутствую как ответственный уполномоченный КПК по ДВК, делегат от Биробиджанской городской парторганизации и как член ВКП (б), я не имею права быть простым наблюдателем и обязан влиять на работу конференции, чтобы она правильно, подлинно по-большевистски решала вопросы деятельности областной парторганизации. Считаю неверным обвинение в том, что Беляев подстраивается под настроение делегатов. Мне нечего подделываться. Я честный и правдивый член партии...»
И «подавляющее большинство» кинулось яростно добивать человека.
Третий пленум обкома ВКП (б), состоявшийся 11 — 12 октября, записал: «Пленум обкома считает совершенно недопустимым, что до сих пор ярый враг народа, бывший секретарь обкома партии Хавкин находится на свободе и состоит членом ВКП (б). Пленум просит крайком ВКП (б) немедленно довести до сведения ЦК ВКП (б) все материалы о вражеской деятельности Хавкина и просить ЦК ВКП (б) исключить его из партии и привлечь к уголовной ответственности».
Успокоились лишь тогда, когда 28 декабря 1937 года бюро обкома партии утвердило решение бюро Биробиджанского горкома ВКП (б) об исключении Хавкина Матвея Павловича из партии как врага народа.
К этому времени М. П. Хавкин, вероятнее всего, был уже арестован и ему предъявлены обвинения в создании областной антисоветской правотроцкистской организации, руководителем которой он якобы являлся.
На заседании Военной коллегии Матвей Павлович заявил, что его «признательные» показания на предварительных допросах были добыты жестокими пытками. Дело направили на доследование. Высшей меры наказания М. П. Хавкин избежал. Но из лагерей вернулся лишь после XX съезда КПСС в 1956 году. После полной судебной и партийной реабилитации ему дали квартиру в Москве и назначили персональную пенсию. О смерти М. П. Хавкина несколько лет назад сообщила «Правда».
125
После конференции и ареста первого секретаря репрессии в области приобрели массовый характер. К концу 1937 года и в 1938 году за тюремную решетку были упрятаны тысячи крестьян, рабочих, служащих, партийных, советских, хозяйственных работников, военачальников и рядовых красноармейцев и пограничников. Так, к примеру, 13-й пленум обкома ВКП (б), состоявшийся 11 —12 октября, исключил из членов бюро и состава обкома ВКП (б) первого и второго секретарей обкома ВКП (б) Рыськина и Левина. Исключил из кандидатов в члены обкома Аншина и Эбрама. Были выведены из состава обкома как не оправдавшие доверия начальник политотдела Облученского отделения дороги Автономов, первый секретарь Смидовичского райкома ВКП (б) Тонкачев, первый секретарь Бирского райкома ВКП (б) Малевский, первый секретарь Сталинского райкома ВКП (б) Сакс, секретарь дивизионной парторганизации Жавнис, Минкин, Абрамов. 28 декабря 1937 года из составе обкома были выведены командир погранотряда Борчани-нов, Дунаев, Роговой, Натапов, Геллер, Бабишко, Голубев...
Все они, естественно, вскоре оказались за решеткой.
«Врагами народа» становились кристально честные люди. Сегодня, «переворошив» столько судеб, я вижу в этом даже какую-то принципиальную закономерность.
26 июня 1937 года перед членами бюро обкома ВКП (б) предстал известный в городе человек: директор педагогического техникума Ихиль Срулевич Рабинович, 1904 года рождения, кандидат в члены ВКП (б) с января 1931 года. В комсомоле состоял с 1924 по 1932 год. В оппозициях и антипартийных группировках не состоял, партийных взысканий не имел. В чем же его обвинили? В том, что в библиотеке техникума была обнаружена троцкистская литература, а также за связь (т. е. за знакомство.— А. С.) с контрреволюционером Либербергом, за неискренность.
Предъявленные обвинения И. С. Рабинович отрицал, но не скрывал, что Либерберга знал еще по Киеву. Исключение И. С. Рабиновича из кандидатов в члены ВКП (б) было утверждено единогласно, и будущие педагоги уже никогда не увидели своего замечательного наставника.
Работники областного отдела НКВД так усердно работали, что партийные комитеты даже не успевали исключать людей из партии, а снимали с учета после казни. Так, к примеру, обком ВКП (б) 27 сентября утвердил решение Бирского райкома ВКП (б) о снятии с партучета расстрелянных как врагов народа Паникоровского, Ворону и Владимирова.
Очень часто бюро обкома ВКП (б) исключало или утверждало решения райкомов партии об исключении, когда коммунисты уже давали показания следователям. С партийными билетами в тюрьму
126
были доставлены уважаемые и авторитетные члены ВКП (б): начальник цеха Лондоковского завода Юрий Эльманович Штраксаль, начальник 16-го маршрута Дальлага Антон Генрихович Блакен-штейн, председатель облпромсоюза Шлема Телевич Шпарага, бухгалтер облпотребсоюза Соломон Семенович Авербаум, Шлема Яковлевич Гольдберг, Герш Шлем-Меерович Черешня, заведующий отделом писем «Биробиджанской звезды» X. Л. Фикелыптейн, председатель правления артели «Икор» Эля Абрамович Спектор, рай-уполномоченный управления заготовок по Смидовичскому району Игнат Антонович Шайдунис, инструктор облисполкома Бася Венья-минович Лейтман, культорг артели «Икор» Иуда Борухович Ланг-ман, директор базы облпотребсоюза Б. С. Шерман, Гольда Абрамовна Лисе, директор «Дальторга» Исаак Маркович Гельберг, директор горного техникума Михаил Лейбович Полгон, народный судья Муся Ефимовна Цигельницкая, директор Блюхеровской МТС Залман Мойшевич Генкин, замдиректора МТС по политчасти Федор Прокопьевич Пеляница, инструктор Бирского райкома ВКП (б) Борис Аронович Горелик, работник облкогиза Иосиф Беркович Га-лах, работник «Биробиджанской звезды» Леонид Дмитриевич Певцов...
18 ноябри 1937 года бюро обкома партии рассматривало вопрос об ответственном редакторе журнала «Форпост» писателе Шмуле Мордуховиче Клитенике, члене ВКП (б) с 1928 года. В СССР он прибыл из Польши в 1923 году. К слову сказать, в течение трех месяцев о Ш. Клитенике разговор заходил не раз. 28 августа, в ответ на просьбу редактора американской еврейской газеты «Моргнфрайт» о выделении товарища для освещения на страницах газеты жизни Еврейской автономной области, он был утвержден корреспондентом этой газеты. 10 сентября при президиуме облисполкома была организована научно-исследовательская комиссия, и Ш. Клитенику поручили руководить секциями по изучению еврейского языка и литературы, культуры и искусства. На тех заседаниях III. Клитеник присутствовал и даже выступал. А 18 ноября писатель уже находился в тюрьме, и дело его рассматривалось заочно.
О советском писателе Эммануиле Казакевиче известно многое. Но, предполагаю, далеко не все знают, чем кончилась его попытка вступить кандидатом в члены ВКП (б) в Биробиджане. 1 ноября 1937 года бюро обкома ВКП (б) рассматривало вопрос об утверждении решения Биробиджанского горкома ВКП (б) о приеме Казакевича по 4-й категории (как служащего) кандидатом в члены ВКП (б). Бюро постановило: «Решение бюро Биробиджанского ГК ВКП (б) о приеме кандидатом в члены партии Казакевича отменить в связи с тем, что все рекомендующие его в партию аресто
127
ваны, как враги народа». Кто же они, поручители писателя? Второй секретарь обкома ВКП (б) Я. А. Левин, заведующий отделом пропаганды и культуры И. С. Шварцбард и секретарь Биробиджанского горкома ВКП (б) А. С. Дикштейн. Судьба всех трагическая — они были казнены.
Зачастую исключение из членов или кандидатов в члены ВКП (б) или комсомола служило причиной ареста. Вот только один пример. 25 октября 1937 года на заседании бюро обкома ВКП (б) за связь с родными, проживающими в Польше, и якобы шпионаж в пользу иностранных разведок исключили из членов ВКП (б) заведующего Бирским районным клубом Абрама Гершовича Яркевича и сразу же арестовали.
Через месяц исключили из партии его жену, Цину Моисеевну Яркевич, заведующую районной библиотекой, члена ВКП (б) с 1927 года, и, разумеется, тоже взяли как жену изменника Родины. Об аресте супругов Яркевичей и других односельчан мне поведала жительница Виры Екатерина Григорьевна Иванова.
«Многих арестованных жителей Бирского района держали в большом длинном деревянном сарае у здания милиции. Их туда набили столько, что негде было лечь. Об этом мне позже рассказывал Исаак Рубинович Гуревич. Его в ту весну тоже взяли. Его избивали так, что он не мог держать даже ложку в руках. Вспоминаю рассказы отца — он тогда работал сторожем в универмаге, здание которого было наискосок от того, где держали арестованных. Он говорил, что из этого барака были слышны страшные,
128
нечеловеческие крики — это так их били, издевались, добивались нужных признаний. Потом всех арестованных куда-то отправили в товарных вагонах, и очень, очень немногие вернулись домой. И. Р. Гуревича не увозили, а изуродованного оставили дома.
Еще о работниках, которые занимались издевательствами. Начальник отдела НКВД, рассказывали, бежал, фамилию его не помню, следователь Пашков застрелился...»
— Да,— рассказывает дочь Яркевичей Галина Абрамовна Белозор,— вначале ночью взяли папу. О его судьбе мы до сих пор не знаем... Меня, братишку Мишу и маму на открытой машине привезли в Биробиджан и под душераздирающие крики разлучили. Мама нас с братом разыскала лишь после войны, когда сама вернулась в Виру с сибирских лесоповалов. Мы с Михаилом находились в детском доме на Алтае. После окончания школы ФЗО работали на горнотюбогатительном комбинате, мама до последнего дня жила в Вире и работала в книжном магазине. После реабилитации в 1956 году хотела восстановиться в партии. Ей ответили: «Зачем вам это?»
В конце апреля и начале мая 1937 года по приговору Военной коллегии, возглавляемой военюристом И. Т. Никитченко, в Хабаровске были расстреляны: второй секретарь обкома ВКП (б) Янкель Аронович Левин, первый секретарь обкома ВЛКСМ Николай Алексеевич Благой, заведующий переселенческим отделом Денис Афанасьевич Морозов, второй секретарь обкома ВКП (б) Шая Соломонович Аншин, инструктор обкома ВКП (б) Арон Моисеевич Волобринский, заведующий отделом культуры и пропаганды обкома ВКП (б) Исаак Соломонович Шварцбард, председатель обл-промсоюза Павел Григорьевич Насановский, председатель облпотребсоюза Александр Михайлович Кочан, уполномоченный комитета заготовок при СНК СССР по ЕАО Моисей Кузьмич Певзнер, редактор газеты «Биробиджанская звезда» Лев Моисеевич Швайш-тейн, начальник областного управления связи Наум Абрамович Пивоваров, секретарь Биробиджанского горкома ВКП (б) Азии Симонович Дикштейн, начальник городского строительного управления Залман Шмуилович Мартов, директор магазина Петр Яковлевич Протопопов, заместитель начальника переселенческого отдела Абрам Яковлевич Конноль, председатель облплана Эфроим Мату-сович Столов...
Кроме того, по этому делу были арестованы: уполномоченный КПК при ЦК ВКП (б) по ЕАО Николай Пересыпко, председатель научной комиссии при облисполкоме Михаил Вайнфест, директор Лондоковского завода Георгий Зельманович Саковский, заведующий отделом писем «Биробиджанской звезды» X. Л. Фин-келыптейн, заведующий отделом культуры и пропаганды обкома
9 Дело краевого масштаба 129
ВКП (б) Борис Израйлевич Краснов, заведующий облоно И. О. Граб-штейн, начальник строительства электростанции Морейно, начальник строительства обозного завода Муштаков, директор Евторга Райский, директор швейной фабрики Соскин, заведующий особым сектором обкома ВКП (б) Пальшин, заведующий облзо Габриэль, заведующий облвнуторгом Верба, бывший председатель горсовета Борис Фуфер, управляющий «Дальместпромом» Лурье и его заместитель Остренко, командир тридцать четвертой дивизии ОКДВА В. Ю. Рохи, начальник особого отдела дивизии Грузинский, командир Блюхеровского пограничного отряда Борчанинов, заведующий областным отделом народного образования Шнейдерман, директор Биробиджанского горного техникума Левитан, заведующий отделом руководящих партийных органов обкома ВКП (б) Ф. Ста-сюков, заместитель председателя Биробиджанского горсовета Иосиф Баскин, заместитель председателя облисполкома Хомяков, начальник областного земельного управления Родин, помощник начальника строительства «Переселенстроя» Копытов, уполномоченный Центрального Совета Комзета Бриль, начальник секретно-политического отдела областного управления НКВД Фомин, заведующий Биробиджанским горкоммунхозом Град Шлемович Котт...
Нина Лазаревна Герцфольф, с которой я встретился в Хабаровске, выросла в Биробиджане и в те страшные годы жила там. Она поведала:
— Я дружила с семьей Столовых. Антонина Ивановна, жена Эфроима Матусовича, была моей учительницей русского языка и литературы. Взрослых Столовых не стало почти одновременно. Лена Столова, моя ровесница и одноклассница, тоже, видимо, куда-то уехала. Остался Матиас, старший брат. Директор школы Василий Максимович Корпусов, большой души человек, наверное, очень многое понимал и старался облегчить участь детей арестованных. Матиаса Столова он устроил в школу-интернат и поставил на довольствие, дал возможность закончить десятый класс. Мне запомнилось, как Матик приходил в наш класс и просил не ставить в журнале прогулы сестренке. Боялся, что начнут ее искать.
Как к родной дочери Василий Максимович Корпусов отнесся и к вмиг осиротевшей Маре Рыбковской.
Знаю, что взрослым в Биробиджане приходилось в то время нелегко. Но они помогали, чем могли, друг другу. И еще. Матиас Столов поступил в Белорусский университет. С началом войны ушел добровольцем на фронт и погиб смертью героя. Его имя золотом высечено в родном университете.
1 января 1937 года «Биробиджанская звезда» опубликовала письмо Л. Якобсону, сотруднику «Дальторга», из буржуазной Литвы. В нем говорилось: «Милый друг! Я могу поздравить с 130
вашей новой конституцией. У меня хороший радиоприемник, и когда Сталин говорил, я слушал его слово в слово. Должен тебе сказать: такой интересной речи я еще в жизни своей ни разу не слышал. Я вообще не любитель слушать политические речи. Но Сталин говорил с юмором и все так правильно, как оно есть в жизни, как может говорить честный человек...
Сталин в России — это утешение и надежда. Это маяк, который светит издалека. И ты счастливец, что живешь вблизи того маяка...»
Да, свет того маяка проникал всюду...
9*
«КАК ЭТО ВСЕ ДО ДИКОСТИ ГЛУПО...»
Взволнованный голос по телефону говорил: «В нашей семье хранится письмо отца, написанное перед расстрелом в 1938 году». Через полчаса я уже читал его. Оно меня потрясло, Вчитайтесь и вы, мои современники, в эти скупые строки, и вы почувствуете дыхание страшного времени.
«Дорогие Мила, Олюся, Танек, Мишок и Гаря!
7.III. 38 в 5 ч. утра я был приговорен к смерти. Безмолвно принял. Я чувствую, убиваетесь. Прощаясь с вами, я не думал, что прощаюсь в последний раз. Я был честен перед народом. Полуголодный режим в тюрьме, 8 бессонных ночей помогли следствию сделать меня шпионом, диверсантом и вредителем. Я оклеветал себя и других, сидевших по одному делу. Сделал это из-за того, чтобы скорее закончить следствие, избежать еще раз физических страданий, мучительно терзавших все мое существо. Я надеялся на суд, где думал доказать всю дикость следствия. Напрасно! Я понял, что все это делается для блага революции, для блага народа.
Да, мы оказались мусором. Нас вымели, правда, грубо вымели. Но что делать?! Все!
На помилование я не надеюсь. И не надо! Я так устал. А мог бы быть еще очень полезным.
Многое хотелось сказать, да разве все перескажешь.
Не обидно было бы умереть за идею. А тут так — за что почтешь. Ну умирать — я умру спокойно. Тяжело ждать.
Умирать буду с последней мыслью о вас. День и час расстрела будет знать Л. Г. (Лидия Георгиевна).
Вложенные 6 р. в носки я обнаружил случайно, уже в совхозе. Ах, как они пригодились. Все мы находимся в равнодушном состоянии к ожидаемой нас участи.
Вы, мои дорогие, горячо любимые, настрадались за меня, я
132
чувствую, я все время с вами. Вы, детки, заботьтесь о мамульке. Берегите ее. Живите дружно. Не оставляйте друг друга. Всех родных крепко целую. Целую и шлю прощальный привет. Готов без конца говорить с вами. Но разве перескажешь все. Мне бы так хотелось прижать вас к своей груди близко, к изболевшей душе, поцеловать вас тысячу раз. Детиг вы еще юны, вы увидите многое и узнаете тоже.
У нас в камере в Александровске был заключенный с приятным голосом. Он вполголоса каждый вечер напевал «Ты не плачь, женулечка-жена», пел для меня. Не знаю, когда дойдет до вас мое послание.
Л. Г. обещала хоть через 10 лет, а доставить его. Сидеть пришлось с многими. Эти многие не все будут расстреляны. Судьба может столкнуть, расскажут. Теперь я знаю, отчего я болел. Я чувствовал приближение катастрофы, а какой — угадать не мог, вот почему у меня происходили переживания в бурных страданиях.
Я очень оживился, когда Л. Г. дала согласие передать письмо. Пишу без очков. Боюсь, Олюсик, что тебя арестовали. Но этим они укоротят твою жизнь. Твое сердце не выдержит перехода в тюрьму Арму дана...
Будьте счастливы, здоровы, разумны.
Целую крепко, обнимаю вас, дорогие.
Не печальтесь, что я так глупо погиб. Не я один гибну без вины. Таких много, очень много. От вас я ничего не скрывал. Я не враг народа! Как это все до дикости глупо. На всех четырех уголках запечатлел поцелуи.
Прощайте».
...Поляк Николай Станиславович Баенкевич, как и его брат, за участие в народном восстании против царского правительства в 1863 году в числе многих был приговорен военно-полевым судом к расстрелу. Сотни были казнены. На деле Николая Станиславовича при отмене расстрела и утверждении нового приговора наместником царского правительства великим князем Константином появилась резолюция: «Николаю Станиславовичу Баенкевичу и всем его потомкам до третьего поколения жить без права выезда за Сибирью».
Повстанец Н. С. Баенкевич с товарищами по восстанию за три года проделал путь в кандалах от Варшавы через Москву и Нерчинск до мыса Муравьева-Амурского на военный пост Хабаровка, который был расположен в устье речки Плюснинки. После пятнадцати лет муштры, тяжелой физической работы и унижений получил полувольную — мог трудиться по своему усмотрению, но по
133
взгляд ИЗ ПРОШЛОГО
стоянно отмечаться у стражей порядка. Человек грамотный, большого трудолюбия, он успешно работал в городских учреждениях. Женился он на дочери забайкальского казака, которая ему родила двух сыновей и шестерых дочерей. Детей Николай Станиславович воспитывал в строгости и с малых лет приучал к труду. Сын Николай пошел работать четырнадцати лет. Многие годы проходил на судах загранплавания. Поменял несколько профессий, пока не стал строителем. Природная смекалка, большое трудолюбие, работа над собой помогли ему вырасти в толкового организатора строительства сложных объектов. Профессия строителя, как окажется, станет делом всей его жизни.
В 1914 году Николай Николаевич Баенкевич добровольцем отправился на фронт. Но с поезда его сняли и вернули во Владивосток как специалиста-строителя. Требовалось срочно закончить работы по сооружению пирса и причальной стенки для кораблей в Золотом Роге. На этой крайне сложной в техническом отношении стройке Н. Н. Баенкевич проработал всю первую мировую войну, одновременно обучаясь во Владивостокском политехническом институте на факультете китайского языка. Здесь он и пришел в студенческий марксистский кружок, где познакомился с Александром Трусовым, впоследствии ставшим мужем его сестры Манефы Николаевны. Александр — потомственный моряк, сын Е. А. Трусова, командира легендарного крейсера «Рюрик» (о нем тепло рассказывается в повести В. Пикуля «Крейсера»). Александра Трусова, обвинив в шпионаже и вредительстве, репрессировали в 1937 году.
После окончания института Баенкевича, с целью закрепления знаний и получения разговорной практики, с группой выпускников направили в Китай, в так называемое «глубокое погружение» — лучше познакомиться с жизнью и обычаями разных социальных групп великого соседа. Практиканты пешком прошли Китай с севера на юг и с востока на запад и под конец необычного путе
Сын польского повстанца Николай Баенкевич. До ареста возглавлял строительную контору НКВД на Сахалине. Расстрелян 21 марта 1938 года в Верхнем Армуда-не на Сахалине
134
шествия могли свободно разговаривать на семи наречиях китайского языка и писать около двух тысяч иероглифов. Средства на жизнь они зарабатывали, нанимаясь на плантации и выполняя любую подвернувшуюся работу.
Возвращение из Китая по времени совпало с Октябрьской революцией и гражданской войной. Николай оказался в партизанском отряде Антона Савельевича Топоркова, действовавшем на Уссурийском направлении. Документов о боевом прошлом моего героя почти не сохранилось — забрали при аресте. Но известно, что отряд Топоркова пускал под откос японские и американские эшелоны с оружием, совершал дерзкие налеты на вражеские гарнизоны. Владевший несколькими языками, Николай чаще всего выполнял операции по разведке.
В 1919—1922 годах Николай Баенкевич с братом Виктором организовали первую на Дальнем Востоке коммуну. Располагалась она километрах в сорока от Никольск-Уссурийска на речке Су-путинке, недалеко от Пьянковского спиртзавода.
Осенью 1922 года вместе с партизанским отрядом Н. Н. Баенкевич участвовал в боях под Спасском и в освобождении Владивостока. 25 октября в колоннах партизан и народоармейцев прошел по улицам приморского города.
В тайге под Уссурийском судьба свела Баенкевича с бывшим узником самарского «эшелона смерти» Михаилом Вольским. Встретив его потом во Владивостоке, Михаил Петрович познакомил с командующим Народно-революционной армией И. П. Уборевичем, который предложил Николаю возглавить строительство Верхне-Амурского укрепрайона.
Шесть лет Николай Баенкевич пробыл в Благовещенске. Правда, в городе его невозможно было застать. Большую часть времени он проводил на границе, где его подразделения возводили казармы, пакгаузы, жилье для командного состава, сложные сопутствующие границе сооружения. Службы тыла как таковой в погранотряде не было. Поэтому строители сами заготавливали лес, пилили его. Жгли известь, добывали камень для фундаментов. Время на границе было тревожное. Нередко строители брались за оружие, чтобы помочь пограничникам отразить очередной рейд белогвардейцев, скопившихся за кордоном, или коварных хунхузов.
1928—1931 годы семья Баенкевича жила на Камчатке, где Николай Николаевич возводил оборонительные сооружения. После успешной сдачи объектов его потребовали в Хабаровск. Два года он провел в беспокойных хлопотах на границе вдоль Амура и Уссури. Не раз на дальних заставах встречался с командующим ОКДВА В. К. Блюхером. В краевом центре и областях обширнейшего региона судьба сталкивала Баенкевича с известными парти-
135
занскими командирами из Приморья Иваном Петровым, Ильей Слинкиным, Константином Пшеницыным, Евгением Лебедевым.
За пятилетие, проведенное на Сахалине (1932 — 1937 годы), Николай Николаевич успел очень многое сделать. Он руководил строительством сложнейших в инженерном плане фортификацион-136
ных сооружений. 16 мая 1935 года, в ознаменование десятилетия советизации острова, за успешную работу в области хозяйственного и культурного строительства по укреплению обороноспособности Сахалина Н. Н. Баенкевича наградили Почетной грамотой ЦИК СССР. Награду ему вручали в Кремле. Наступил роковой 1937 год.
Волна массовых арестов захлестнула всю область. Александровская тюрьма уже не вмещала заключенных, для размещения несчастных использовали свинарники в совхозе «Свиновод», в шести — девяти километрах от Верхнего Армудана. Туда и привезли арестованного начальника строительной конторы Николая Баенкевича вместе с прорабом Георгием Ивановым, Зыковым и другими.
В областном управлении НКВД. заключили под стражу начальника особого отдела Донцова — за «мягкотелость» и отказ применять «третью степень дознания» по отношению к советским людям.
После выхода из тюрьмы в 1940 году он рассказал родным Баенкевича, что Николай Николаевич не выдержал средневековых пыток сталинских инквизиторов и многочасовых стоянок и «признался» в нелепых преступлениях, тем самым подписав смертный приговор себе и шедшим с ним по делу людям.
Подручный Сталина Вышинский тогда вещал на всю страну: «Лучшее доказательство — это собственное признание подследственного». Вот и добивались «признания», в средствах не стесняясь. Геолог Ян Чехович, рождения 1912 года, подписал обвинение в том, что он состоял в оппозиции... с 1905 года.
За бревенчатой стенкой барака в совхозе «Свиновод» был женский отсек, в котором оказалась и учительница Л. Г. Красовицкая. Она согласилась выполнить просьбу Й. Н. Баенкевича передать его семье письмо, написанное карандашом на носовом платке.
...Семья Баенкевича признательна Лидии Георгиевне Красо-вицкой. Это она, рискуя жизнью, долгие месяцы хранила, а затем вынесла необычное письмо из тюремных застенков на волю. Ее-освободили в период временного «потепления», в связи со смещением с поста наркома НКВД Ежова. Она оказалась далеко на материке. Переписка бывших заключенных в те годы находилась под строгим контролем энкавэдэшников. Приходилось ждать надежного человека. И лишь года через два встретила такого и передала Игорю Баенкевичу, что есть весточка от отца. Тот сразу же выехал в Москву, где у сестры Л. Г. Красовицкой в надежном месте и было запрятано письмо. Взяв его, он выехал к сестре Манефе в Ленинград. Там застала его война.
Игорь сразу же обратился на сборный пункт с просьбой отправить его на фронт. Сказали: призыв идет по месту житель
137
ства. Добраться тогда из одного конца страны в другой было крайне сложно. С невероятными приключениями юноша осенью добрался до Александровска. Пересказал матери содержание предсмертного письма — оригинал остался в Ленинграде. Только после блокады и окончания войны Ольга Васильевна Баенкевич смогла увидеть необычное письмо, написанное мужем и отцом ее детей за четырнадцать дней до казни.
После приезда Баенкевич-младший явился в военкомат. Тут его — как обухом по голове: «Красная Армия разобьет фашистов и без детей врагов народа!»
Хотелось наложить на себя руки. Но как же мамулька, которую отец просил беречь? Как же милая сестренка Танечка? Нет, ему надо жить. И он нанялся механиком на рыболовное судно...
...Мы сидим с Татьяной Николаевной Баендевич-Усовой в ее уютной квартире в доме на улице Карла Маркса и рассматриваем многочисленные фотографии. Вот ее отец, разодетый франтом, шагает по Парижу. На следующем снимке он едет на санях по глухой тайге. А вот он с сестрой Манефой Николаевной и ее мужем, Александром Трусовым,
Я понимаю Татьяну Николаевну: вспоминать о трудном прошлом тяжело. И терпеливо жду, когда она сама начнет рассказ.
...Отца арестовали в ночь на 30 сентября 1937 года. Группа военных ввалилась в квартиру, когда все спали. Баенкевич многих из нежданных визитеров знал. Обыском руководил работник особого отдела НКВД Гершевич. Николай Николаевич был спокоен: считал все это недоразумением, в котором скоро разберутся... На прощание поцеловал жену Ольгу Васильевну, сына и дочь.
Утром же грузовик, нагруженный доверху, увез нажитые честным трудом вещи, даже самые необходимые, детские игрушки, патефон, тысячи книг, в том числе на китайском, английском и немецком языках. Исчезли многие документы и редкие фотографии, в том числе и семейная гордость— полное собрание по истории русско-японской войны.
Через час примерно появился следователь НКВД Шмурак, который жил во второй половине их дома (Баенкевичи занимали четыре комнаты, а следователь — две комнаты). Вошел без стука, оглядел вмиг осиротевшую и опустевшую квартиру и с издевательской улыбкой произнес:
— Приуныли, вражеские отпрыски. Сейчас же вытряхивайтесь из апартаментов! Пока в мою квартиру. Там посмотрим.
Комнаты у Баенкевича выглядели ухоженными. Их собственноручно отделал Николай Николаевич. Он же сам установил ванну — редкость в те годы.
Через неделю ввалились дюжие молодцы и все неконфиско
138
ванные вещи, не представлявшие ценности для новоявленных мародеров, вынесли на улицу, бросили и пригрозили: к вечеру духу вашего тут не должно быть. Куда податься горемычным? Кто рискнет протянуть руку помощи семье врага народа? Так и сидела Ольга Васильевна с дочуркой у кучи узлов. Игоря вызвали на внеочередное комсомольское собрание. С работы его в «Сахалин-угле» выгнали, а теперь решали вопрос с комсомолом. Хотя и так было ясно, чем дело кончится. Он вернулся с понурой головой.
Только поздней ночью подъехала открытая машина и те же утренние молодцы побросали вещи в кузов, усадили туда же Баен-кевичей и привезли к неказистому, доживающему свой век домику...
Баенкевичи втроем оказались в небольшой комнатке. С трудом поставили кровать, стол и тумбочку. Остальные вещи вынесли в сарай, и многие из них через месяц-другой пришли в негодность.
Ольга Васильевна окончила еще до революции гимназию, учительствовала, а в Александровске работала в первой школе библиотекарем. Бе уволили с работы в день ареста мужа. Однажды она устроилась работать киоскером по продаже разной медицинской мелочи. Но уже через пару месяцев у нее, не имевшей торговых навыков, случилась недостача. Сын уплатил за нее и решительно заявил: «Мама, пожалуйста, больше никуда не ходи. Проживем как-нибудь». Он, к этому времени уволенный из «Са-халинугля», работал механиком на рыболовецких судах.
Болезненно перенесла весть об аресте отца дочь Ольги Васильевны и Николая Николаевича — Манефа, которая жила у тети в Ленинграде и училась в Ленинградском государственном институте театра, музыки и кинематографии. Она зашла в ванную и перерезала себе вены. Чуть опоздай заглянуть тетя — спасти бы ее не удалось.
Вся переписка отца — личная и служебная — была изъята при обыске. Не смогли добраться лишь до Ленинграда и изъять письма Н. Н. Баенкевича дочери Манефе. За их строками встает образ любящего и строгого отца. И с каждым письмом растет предчувствие какой-то необъяснимо страшной беды...
«Дорогая Мишок!
Вот мы и в Семилуках. Уже 3 день. Ходили гулять. Смотрели производство работ, фотографировались. У нас зародилась думка лететь самолетом, если получится. Мы ужасно беспокоимся за тебя, как-то ты устроишься. Мне все-таки не нравится Лиговка. Квартира у Тоси ничего, но вот сам район Лиговки не по нутру. Пожалуйста, будь осторожна.
Как твои успехи в школе? Как с пропиской? Что нового в вашей жизни? Тетя Манефа жалеет, что не повидала тебя. Место, где они живут, неприветливое... Кроме своего радио, никаких разв
139
лечений. Уговаривали переехать их в другой город. Хотят скопить денег и выехать. Ты, пожалуйста, пиши нам чаще и о всех моментах в твоей жизни, береги свое здоровье, будь осторожна в выборе товарищей. Это тебе не Александрйвск* здесь всех знаешь, а тут столица! Будем надеяться, что ты будешь поступать во всем обдуманно и разумно. Советуйся с т. Юлей и т. Тосей. Наталка тебе будет хорошим товарищем. У нее есть чему поучиться. Крепко целуем тебя. Привет. Твой Тятька. 7/IX 36».
«Дорогой Мишок! 15 этого месяца получили от тебя письмо. Это хорошо, что ты все сдала отлично. Ты ведь в учебники заглядываешь по нужде. Способностей у тебя не занимать. Не худо было бы изучить и немецкий язык. Потом не так трудно учить сразу два иностранных языка. Знание 2—3 ин. языков — это тоже хлеб. Музыкой надо обязательно овладеть. Если бы ты смогла устроиться с квартирой более удобной, то мы бы ассигновали сумму на покупку пианино.
Мы очень беспокоимся за тебя, что тебе приходится далеко ехать трамваем и с пересадками. Может быть, можно снять комнату где-то поближе. Очень хорошо, что вы занимаетесь с Натой. Это дает вам большую пользу в том, что вы будете иметь частую практику. Надо брать для чтения^английыоге^ маться перепиской нескольких страниц в день. Это здорово помогает при изучении. Мы часто вспоминаем тебя и переносимся в Ленинград мыслями.
Нам тоже завезли яблочков и винограда. Мы купили один ящик.
Никак не могу получить денег из Хабаровска. Как приехал, так до сих пор не получал. Живем на сбережения Игоря. Перевели на имя т. Юли 300 р.
Я что-то прихварываю. Наверное, на нервной почве.
Воздушная почта, наверное, будет лучше работать. Обещают к 1 декабря подготовить аэродром. Тебе мы отправили ряд писем с фотографиями, сделанными в Кисловодске. Я еще до сих пор не настроил лабораторию, чтобы заняться фотографией. Фонарик сделал. Теперь очередь за увеличителем.
Бабушка перешивает твою шубку для Тани. Мама стирает. Ивановы ушли погулять. Будь здорова. Целуем тебя и всех родных.
21 /XI 36 г.»
«Дорогой Мишок!
С 27 ноября я, Игорь путешествуем по району. Были в Дер-бинске. Теперь здесь, в Рыковском. Три дня подряд с утра до вечера ходили на лыжах в поисках леса для сплава. Сегодня мы собирались выезжать снова в Дербинск. Но неудачно, вышло иначе.
140
К утру выпало снега около метра и еще сыплет и просвета не видно. Наверное, дня 3 просидим здесь. Наделали с Игорем снимков. Уезжали из города, было плюс два градуса, а вчера сразу минус двадцать восемь.
Если бы сразу встать на лыжи, тогда мороз не страшен, а то надо ехать на лошади километров десять. Ну, побороли страх и дернули с Игорем напару. Игнатович струсил, не пошел. Он должен был идти с Игорем, а я хотел остаться передохнуть. Ну, хорошо, что обследование довели до конца. Теперь пойдем в штаб, там хорошо оборудована лаборатория, проявим пленки. Жаль, что неудачные снимки в Петергофе были. Ну, ничего, в 38 году приедем и сделаем хорошие.
У меня явилась думка построить домик со всеми удобствами. Не знаю, найду ли на это время. Но мне не советуют: обзаведетесь, мол, и не уедете отсюда. Твердо еще не решил... Хочу испробовать новый тип постройки — это глинохворостяной, должен получиться хороший домик. Если будет удачно, то этим разрешится вопрос строительства.
Нынче многие понастроили домиков, но они на скорую руку — засыпные. Вот не повезло, 4 дня буранило. Здесь и в городе нанесло снегу до 2 метров. С мамой говорили по телефону. Ей приходится провожать и встречать Таню в пгкоду. Все замело. От тебя еще ни одного письма не получили. Так долго идут письма.
7/XII 36 г. Рыковское-на-Сахалине».
«Дорогой Мишок! Недавно отправил тебе письмо и сообщил о снимках. У меня душевное равновесие потерялось. Опять с кредитами неблагополучно. Хабаровск задерживает деньги! Что делать? Ума не приложу. Шлем телеграммы — безрезультатно. Не было ни одного спокойного года. Ушел бы, а куда? Посмотришь, кругом какая-то неразбериха! Буду утрепываться до конца — надо поднять вас. Гаря, может быть, поедет учиться. Потом и Таня подрастет, тоже предстоит учеба дальше. У Тани вечер в школе. Мама наводит порядок на книжных полках. Бабушка шьет Тане и Таре.
Мы уже были на вечере в клубе. Мама еле довела меня. Народу было много, но неинтересно. Я решил больше на такие вечера не ходить. Напиться и у нас дома найдется. А там, если не пить, то на пьяных смотреть. Это не велико удовольствие. Книги, что ты отдавала, не могут найти. Директриса в школе обещала отдать твои рисунки, и тоже безрезультатно. Надо было слушаться старших, когда говорили: никогда не отдавай того, что жаль потерять. Попробуй обратиться в Ленинграде в магазин — «Любая книга — почтой». Мы теперь редко заводим виктролу. С 7 утра передают по радио зарядку и концерт.
141
Морозы прошли. Настали теплые дни. Таня сегодня ходила на каток. Сейчас возится около книг. 27/XII 36 г.» «Дорогая наша дочурка!
Сегодня получили от тебя письма от 18/1.37 и от 15/11 с. г. На Хабаровском аэродроме залежалой почты много накопилось. Из наших писем ты должна была понять, что мы помним тебя всегда, постоянно. Если тебя нет около нас, это не значит, что мы о тебе не заботимся. Никто не может знать своей судьбы. И говорить, что от судьбы не уйдешь,—это пустой разговор. А есть поговорка: «Береженого бог бережет». Конечно, богу легче охранять тех, кто сам бережется. Бережливый и без помощи обойдется.
8/IV 37 г.»
«Милая Манефа! Закончив десятилетку, выбери себе специальность по душе. Это ты реши сама. Наша страна так быстро шагает вперед, что скоро будет считаться образование не ниже 10-лет к и или техникума. Надо учиться. Мы были отлично обрадованы тем, что Вовка закончил на отлично. Ты понимаешь, как это приятно родителям и родным. Наше желание, чтобы ты устроилась хорошо и взялась за учебу. У меня были двоюродные братья. Им никто не помогал. Они жили хуже, учились и кончили блестяще. Медалисты. Надо учиться. Тебе ведь минуло 17. Игорь задумался, чтобы закончить образование. Предложил ему ехать учиться нынче же. Он отказался. Мотив основателен: .надо подготовиться как следует. В будущем году поедет. А тут мы затеяли стройку хаты. Вот август на носу, а только фундамент начали — каменный. Давно я не писал тебе писем. Сегодня чувствую себя плохо. Нервы разболтались вдребезги. Все из-за денег. Масса неполадок. Собрался лететь в Хабаровск, а тут, как назло, погода испортилась. Не хотелось мне лететь, но обстоятельства сложились так, что надо.
И это из года в год. В феврале летал, опять лететь. Мама очень устает, топчется по хозяйству... Все наше удовольствие в мороком купании. Вот уже 5 дней ходим Сикорские и мы. Вчера не удалось, лил дождь.
Ты не сообщила, как у тебя с расчетами у теток. Т. Тосе перевел 200. В связи с постройкой у нас будет денежный кризис, так что постарайся быть экономной во всем. Главное — тебе устроиться с квартирой в Москве. Будем полагаться на твою возмужалость, на твой зрелый возраст, на твою вдумчивую рассудительность. Помни, что мы, родители, желаем детям только хорошего. Вникай в наши советы и наставления. Сообщи, куда и ск. тебе переводить.
25/VII 37 г.»
142
«Дорогой Ми шок!
Хата наша застыла, не движется. Игорь с Гошей кое-что сделали. Гаря не всегда может, а у Гоши отпуск кончился. Ну, а одному — ничего не выйдет. Возвели стены до перекрытия окон. Во всяком случае будем держать курс на окончание стройки. Игорь для этой цели взял отпуск на 2 м-ца. Ну и я подлечусь во ФТИ (вымотался очень) и займемся. Игорь с переподготовок вернулся с 2 значками ПВХО и ворошиловского стрелка. Был он там на хорошем счету. Вот когда совсем построим хату и переселимся, тогда пришлем фотоснимки, а пока ничего утешительного. Трудно с материалами. Тяжело все добывать. За лесом ходил на завод 4 раза. Пока выписали счет. Берут из-под пилы. Теперь получать, ездить. Индивидуальных застройщиков много. Город расстраивается, когда приедешь, не узнаешь...»
Приписка от мамы Ольги Васильевны: «Живем мы так же. Папа часто уезжает в районы. Вчера вернулся, а завтра опять поедет. Папа часто на службе нервничает... Опять ввели форму. Теперь снова надо пришивать нашивки к воротникам. Морскую форму не захотел носить...
17.IX 37 г.»
Это было предпоследнее письмо отца к дочери. Через 13 дней Н. Н. Баенкевича увезут в Александровскую тюрьму. Последнее письмо Николай Николаевич, приговоренный к расстрелу, напишет перед казнью. Его получат Баенкевичи только после войны из... Ленинграда.
Ольга Васильевна Баенкевич умерла в Хабаровске. Многие годы жила с дочерью, нянчила внука Алексея. До последнего вздоха эта обаятельная женщина сохранила большую любовь и самые нежные чувства к своему единственному и ненаглядному. В этом Ольга Васильевна сама призналась своей дочери Манефе. 28 января 1958 года она писала ей: «Родная моя девочка! Спасибо, дорогая, за хлопоты. Ты много делаешь для меня, предупреждая мои желания. Это мне очень напоминает нашего незабвенного и горячо любимого всю жизнь папочку. Он всегда как-то умел вот так же предупредить мои желания во многом. За это я была всегда ему благодарна и не могла равнодушно относиться к нему за его ласку, доброту вообще к семье. И всегда, когда он был дома, я смотрела на него такими, можно прямо сказать, влюбленными глазами. Он это всегда чувствовал. И вот мы получили свидетельство о его смерти. Оказалось, что можно вот так просто сообщить, а каково нам снова пережить все, да еще и то, что бедный папик умирал вдали от нас, не имея ухода и ласки... Как он любил семью, как было ему вдвое тяжелей. Бедный, бедный мученик, страдалец наш дорогой. Он, конечно, вспоминал нас всех
143
и тяжело переживал, не столько за себя, сколько за нас. Не знал, где мы и что с нами. Без слез никак нельзя об этом вспоминать. Так все грустно, печально получилось, и не в силах что-либо изменить и поправить. Слишком поздно. Хорошо, что я дождалась признания властей о несправедливом наказании совершенно невинного человека. Это еще как-то поддерживает силы. Ты знаешь, как наш Алешка приятно удивил и успокоил, когда мы с Таней плакали. Он, сидя у меня на руках, стал так ласково целовать меня много-много раз, глядит на мои слезы й целует, как будто понял бабушкино горе. Вот он теперь получил от меня всю ту любовь, которая была для папы предназначена и не истрачена.
Люблю вас всех, мои родненькие дети, всех вас жалко, всем хочется помочь, а как это сделать, не знаю, чтобы вы почувствовали мою большую к вам любовь. Я всегда чувствую вашу заботу обо мне. Жаль, что Володя Токарев ничего не предпринимает по своему делу. Бояться нечего и нужно выяснять...»
В письмах Н. Н. Баенкевича несколько раз упоминается Мила. Не знавшие истории ее появления в семье, считали ее дочерью Николая Николаевича и Ольги Васильевны. Она таковой и была на самом деле, хотя и носила фамилию Афанасьевой. Ее появление у Баенкевичей было неожиданным, но закономерным. Году в 1923 под покровом ночи в Благовещенске появилась банда и ворвалась в дом Алексея Афанасьева, владельца небольшого пивоваренного завода, и стала требовать деньги. Не найдя ничего, бандиты зверски убили отца, бабушку, дедушку и всех бросили в подполье. Двухлетнюю девочку то ли пощадили в последний момент, то ли в сутолоке забыли о ней. Словом, Людмила Афанасьева оказалась в штабе 56-го пограничного отряда. Командир отряда попросил Николая Николаевича приютить девочку на недельку-другую в своей семье ц пообещал, что что-нибудь потом придумает... И осталась девочка у Баенкевичей навсегда. Росла вместе с Татьяной, почти своей ровесницей, была общей любимицей больших семей Григорьевых и Баенкевичей. Незадолго до ареста Н. Н. Баенкевича бабушка Зинаида Федоровна Григорьева, мать Ольги Васильевны, отвезла ее в Мичуринск в сельхозинститут. После войны она работала на Сахалине на базе Академии наук СССР в Чик-самбо, вышла замуж. Сейчас с детьми и внуками живет в Иркутске и поддерживает связи с названными сестрами и братом.
— Сколько я себя помню,— говорит Татьяна Николаевна,— мы старались восстановить доброе имя отца. Мама писала Сталину и Калинину. Позже и мы с братом обращались в различные инстанции, и лишь в 1957 году нам пришла вот эта бумага.
«Дана в том,—читаю пожелтевший стандартный квадратик,— что дело по обвинению гр. Баенкевича Николая Николаевича, 1884 го-144
да рождения, военным трибуналом Дальневосточного военного округа 16 ноября 1956 года пересмотрено и приговор от 6—7 марта 1938 года отменен и дело производством прекращено за отсутствием состава преступления.
Баенкевич Н. Н. посмертно полностью реабилитирован. До ареста по настоящему делу до 30.9.1937 года Баенкевич работал начальником Сахалинской строительной конторы НКВД.
Председатель военного трибунала ДВО
полковник юстиции Кравченко».
Горе-злосчастье затронуло в 1937 году многие семьи братьев и сестер из рядов Баенкевичей и Григорьевых. Три года провел в тюрьме племянник Н. Н. Баенкевича Николай Викторович, который продолжил дело дяди по укреплению дальневосточных границ вдоль Амура. Домой Н. В. Баенкевич вернулся инвалидом и вскоре умер. О А. Е. Трусове, муже сестры Манефы Николаевны, я уже писал. А родная сестра Ольги Васильевны — Валентина Васильевна —■ бесследно, исчезла в сталинских лагерях вместе с мужем Лукой Семеновичем Барановым, директором Благовещенской электростанции, и дочерью Мариной, студенткой музыкального училища. Последняя стала жертвой одного из следователей Амурского отделения НКВД. Девушка необыкновенной русской красоты давно привлекала внимание оперработника, на все его домогания стать любовницей она отвечала отказом. Тогда он ей пригрозил: «Ты еще меня вспомнишь!» И загремела красавица Марина Баранова в Благовещенскую тюрьму, а оттуда в мрачную неизвестность. Повод было найти легко. Марина дружила с детьми японского консула, даже фотографировалась с ними на память. Зинаида Федоровна Григорьева, мать Ольги Васильевны, немало испытавшая на своем веку, так и не узнала правды ни о дочери, ни о зятьях, ни о любимой внучке. В марте 1939 года она писала дочери Ольге на Сахалин: «...Дорогая Олечка! Дождалась ли ты хороших вестей? Сбылись ли твои надежды? Дай-то бог, чтобы наши надежды были не напрасные. Вот и Люсенька пишет, что и она надеется, что может дождется маму и Маринку или хоть получит от них весточку, хотя бы слово. Ведь все мы так устали страдать. Только бы дожить до той счастливой минуты, когда наконец разберутся и оправдают невинных. Пусть отвечает тот, кто действительно виноват...»
...Сто двадцать пять лет назад на берега Амура из Варшавы пешим этапом пришел поляк Николай Станиславович Баенкевич. Прожив десятки лет в Хабаровске (Н. С. Баенкевич умер в возрасте 92 лет), он оставил о себе добрую память. Как ни пытались верные слуги «вождя народов» вывести под корень свободолюбивые род Баенкевичей, им это не удалось. На Дальнем Восто-
145
Ю Дело краевого масштаба '•
ке, да и по всей стране, живут и трудятся внуки и правнуки польского повстанца. Ровесник Октября Игорь Баенкевич многие годы ходил в море, работал на судоремзаводе и в гидрометеослужбе, лесотехшколе, на комбинате резиновой обуви. О его преданности Сахалину, изобретательности, фантазии тепло рассказывают на острове. На экранах Москвы демонстрировался документальный фильм о нем, внуке польского повстанца. Игорь Баенкевич сына назвал именем отца и деда — Николаем, а дочь в честь матери — Ольгой. А Ольга, выходя замуж, сохранила фамилию — Баенкевич.
ГЛУБОКИЕ РАНЫ АМУРА
Преступления сталинщины чудовищны, число репрессированных потрясает (около 60 миллионов человек с 1918 по 1956 год — по данным, приведенным А. Солженицыным в «Архипелаге ГУЛАГ»), Но ведь это еще не все!
«Вождь и отец народов», его преступная банда обрекли на неисчислимые лишения и унижения матерей, жен, детей, родных казненных и заключенных в концлагеря. Члены семей изменников и «врагов народа» мыкали горе в голодных степях Казахстана, валили лес на Крайнем Севере. Малолетние дети расстрелянных заключались в специальные детские дома. Трудную участь организаторы репрессий уготовили взрослым сыновьям жертв геноцида: многих из них как потенциальных врагов заключали в тюрьмы и концлагеря, не призывали в армию, не брали на фронт.
Шло моральное уничтожение всего святого, что веками закладывалось и воспитывалось в душе народа. Самых близких людей вынуждали под пытками и смертельными угрозами отрекаться от родных, писать доносы на друзей и товарищей.
Глубокие раны, нанесенные необъявленной гражданской войной, кровоточат и поныне. Матери не могут найти детей. Сестры братьев. Страх, насильственно насаждаемый десятилетиями, не исчез в людях и поныне. Но ничто — ни массовые расстрелы, ни ссылки в суровые края, не смогли вытравить в людях глубокое уважение к памяти отцов и матерей. Именно дети, внуки невинно убиенных, собрав по копейкам деньги, возвели на центральном кладбище Хабаровска, у места массовых захоронений, памятник-часовню.
Теперь в городе на Амуре есть святое место, где можно преклонить колени перед прахом казненных и зажечь свечу. Здесь, у памятника-часовни, они мысленно дали клятву делать все, чтобы трагедия прошлого никогда не повторилась на нашей обильно политой кровью земле.
Ю* 147
«В Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза от Вьюшковой Марии Андреевны, проживающей в селе Богородское-на-Амуре Хабаровского края Ульчского района по ул. Ленинская, 106.
Прошу убедительно Вас разъяснить и помочь мне в следующем. Мой муж Вьюшков Иннокентий Семенович, 1887 года рождения, до 1937 года работал в районной конторе связи завхозом. В 1937 году органы НКВД его арестовали. О причинах ареста я не знаю вот уже двадцать лет. Мне неизвестно, судили его или нет, если судили, то неизвестно за что.
После ареста мужа в семье осталось 11 человек, в том числе детей 10 человек. Самой младшей было всего несколько дней. Кроме моих .детей, в моей семье росли и воспитывались, то есть были на иждивении, двое детей моего брата-инвалида. Из трудоспособных детей была старшая дочь, она жила и работала в другом районе учительницей. Но после ареста отца ее выгнали из школы.
Мне приходилось крайне тяжело. Работала конюхом, зимой пилила в тайге дрова, выполняла любую поденную работу, по ночам недосыпала, штопала одежонку, ладила обувку, хотела, чтобы мои дети выглядели не хуже других. Старших ребят после ареста мужа на работу никуда не принимали, в учебе в техникуме отказывали.
В 1940 году сына, 1920 года рождения, призвали в армию. Воевал в звании лейтенанта. Был ранен и имеет боевые награды. На фронте стал коммунистом. Я в настоящее время по состоянию здоровья и по возрасту не работаю. Очень прошу Вас помочь разобраться в случившемся в 1937 году, сообщить, где находится мой муж Вьюшков Иннокентий Семенович, за что его судили, жив ли он? Если мой муж и отец большой крестьянской семьи невиновен и где-то погиб, помогите, пожалуйста, выхлопотать пенсию за него.
18 февраля 1957 г.»
Это письмо Марии Андреевне Вьюшковой помогли составить дети. Сама Мария Андреевна была женщиной умной и развитой, но расписывалась тремя буквами — «ВМА». В Богородское-на-Амуре приехали тогда работники прокуратуры и других серьезных учреждений. Они беседовали с жителями районного центра и окрестных сел. Подробно и дотошно расспрашивали об Иннокентии Семеновиче Вьюшкове и его товарищах, арестованных в тридцать седьмом году. О земляках с большим уважением и теплотой рассказывали старожилы А. В. Скрипилев, Д. С. Назарова, В. П. Портнягин, С. И. Моторин и другие. Они утверждали, что ни о какой контрреволюционной организации никогда ничего не слыхали. 148
Из протоколов:
«В. С. Шестов: «С Иннокентием Вьюшковым, Леонтием Щ-рахомюком, Порфирием Чарушниковым, Василием Попенко, Пахо-мом Савченко мы были в одном партизанском отряде. И, конечно же, никак не могли быть помощниками японцев...»
М. С. Шестов: «Земляки мои крестьяне были трудолюбивые, и к врагам народа их причислили злые люди. Наш колхоз «Новый труд» считался крепким и славился на весь район. Как наших
149
товарищей арестовали, артель и зачахла, а потом и вовсе перестала существовать...»
И. И. Федосеев: «Все мужики, которых вы называете, мне лично известны, все они были большими трудягами. До коллективизации справно хозяйничали на своих дворах, а когда организовали колхоз, первыми вступили в него. Мы до сих пор не можем понять, почему их забрали. Это были нормальные советские люди».
Полнее привожу рассказы живых очевидцев тех лет. Они интересны тем, что их авторы были последними, кто видел своих земляков.
«Многих арестованных,—рассказывал И. М. Мальцев,—я знал хорошо: вместе росли, занимались рыбалкой, ходили на заработки в леспромхозы, помогали друг другу рубить избы: семьи наши крестьянские были тогда большими и под одной крышей нелегко было разместить десятки людей, хотя и связанных родственными связями.
Вместе с Иваном и Илларионом Вьюшковыми, Поликарпом Мальцевым, Леонтием Парахомюком, Гавриилом Перегудовым, Трофимом Чарушниковым мы первыми вступали в колхоз «Новый труд». Работали они старательно. Артель наша была дружной и держалась на таких вот людях, о которых я говорил. Каждый из них умел делать все: рыбачить, пахать, сено косить, плотничать.
По-моему, их забрали напрасно. Как можно было отрывать крестьян от любимого дела, от семей? Я это до сих пор не могу понять. Меня, недавнего бедняка, тоже арестовали. Мне следователи говорили: вредитель, классовый враг, а какой из меня вредитель, если только при Советской власти почувствовал облегчение и зажил с семьей нормально. Правда, месяцев через восемь я вернулся, а многие ребята не возвратились домой.
Издевательствам и: глумлениям подвергались все. Помню, здесь, в Богородском НКВД, свирепствовали следователи. Многих ставили к стенке и так держали до тех пор, пока не начинали давать нужные показания. Некоторые стояли по несколько суток. Когда человек падал, его обливали студеной водой и снова допрашивали. Надо мной лично не издевались. Но я топил печки и видел, как пытали моих товарищей. Помню, что по несколько суток стояли на допросах все трое Вьюшковы — Илларион, Иннокентий, Иван, Гавриил Перегудов, Спиридон Лукьянов.
В Николаевске-на-Амуре, куда нас привезли, пытки крестьян продолжались. Тут орудовали уже другие специалисты...»
Н. Д. Полосухин, проживавший по улице Партизанской, вспоминал: «Все они были арестованы органами НКВД. Я в тот период работал секретарем Ульчского райотдела УГБ НКВД по Ниж-не-Амурской области. Я не знаю, какие материалы послужили ос
150
No comments:
Post a Comment